Память, что зовется империей

Картинка – с ними и храмом солнца – сменилась знакомым изображением: тейкскалаанский космос, грандиозная карта. В последний раз Махит видела на ней векторы завоевательной войны, которая покорила бы Лсел и все его окрестности. Теперь же эти векторы угасли, и на ее глазах загорелись координаты, присланные Дарцем Тарацем: места, где угроза выше всего, где замечены корабли инопланетян, увешанные оружием. Негативные звезды на карте: сперва яркие, а затем расползающиеся глубоким, темным, угрожающим красным цветом, словно лужа крови.

Махит вспомнила Двенадцать Азалию, и он по-прежнему оставался в мыслях, когда карта пропала. Еще долгие секунды, потерявшись в памяти и коннотациях, она осмысляла, что видит в храме теперь.

Император держал обнаженный нож – кинжал из какого-то темного светящегося материала, прозрачно-серый по острым краям. Он скинул балахон; тот лежал у его ног. Все кости на виду, даже сквозь легкие штаны и рубаху: все истощение от недуга разоблачено для камер. Восемь Антидот прижал руку к губам – детский жест испуга; Девятнадцать Тесло что-то говорила – Махит уловила только окончание, обрывок «милорд, я… не надо…»

Шесть Путь говорил:

– Тейкскалаану требуется верная, твердая рука – рука, удостоенная звездами, подготовленный язык, кулак, что хватает солнечный свет. Пред лицом того, что мы вскоре потерпим, я – служивший вам с тех пор, как познал, что значит служба, – я освящаю сей храм и грядущую войну.

– Он правда это сделает, – сказала Три Саргасс, голос слишком реальный, слишком громкий и слишком непосредственный, рядом с Махит на диване. – Ни один император… уже многие века…

– Я нарекаю своим наследником и полководцем на сохранительной войне эзуазуаката Девятнадцать Тесло, – сказал Шесть Путь, – действующую от имени ребенка с моими генами, Восемь Антидота, до его совершеннолетия.

Махит только успела подумать: «Что я привела в действие», – и почувствовать нахлынувшую судорогу скорби: своей, Три Саргасс, Искандра…

Император сделал два шага назад, в центр приподнятого алтаря.

– Я приношу свою кровь в жертву за нас, – сказал он в неудержимой трансляции каждому тейкскалаанцу в каждой провинции, на каждой планете в тейкскалаанском космосе. – На свободе я копье в руках солнца.

Ее слова. Слова Махит и Три Саргасс, стихи, которыми они призвали себе помощь, – стихи, которые пели на улицах…

Шесть Путь поднял кинжал, сквозь него блеснуло солнце – и вновь опустил. Два быстрых пореза, высоко на внутренней стороне бедер: бедренные артерии забили красными фонтанами. Столько крови. И все же посреди потока – еще два пореза: от запястья до локтя и второй раз – с другой стороны.

Нож зазвенел по металлическому полу храма солнца.

Умер он быстро.

В опустившейся тишине Махит осознала: она так сжимает руку Три Саргасс, что ногти впились в ее ладонь. Единственный звук во всей вселенной, казалось, исходил от них двоих – дыхание. Искандр в разуме стал огромной и пустой бездной триумфа и траура. Она отвернулась от него. Она смотрела в никуда.

На экране: Девятнадцать Тесло, вся в красном, в залитом до неузнаваемости костюме, подняла нож.

– Император Тейкскалаана приветствует вас, – сказала она. Ее лицо было мокрым. Кровь. Слезы. Мокрым, угрюмым и совершенно твердым. – Будьте покойны. Порядок – это цветок, распускающийся на заре, а заря брезжит уже сейчас.

* * *

Какое-то время было тихо, а потом наступил вполне ожидаемый хаос; императорская гвардия в серой форме пыталась разобраться, что делать. Куда податься. Как добраться до своего нового императора, а потом переправить в какую-то безопасность, учитывая, что с низкой орбиты еще никуда не делся флагман легиона со всем вооружением, нацеленным на Город. Посреди всего этого сидели Махит и Три Саргасс – они, казалось, никого не заботили. Они ничего не делали. Не представляли ни для кого непосредственную угрозу.

– Он застал ее врасплох, – с удивлением говорила Три Саргасс. – Она не знала, пока не увидела. Ее сиятельство. Блеск Ножа. Пожалуй, все сошлось. И все же.

Они каким-то образом обменялись эмоциональным состоянием. Махит уже давно не могла перестать плакать; и хоть эндокринная реакция была не совсем ее, тело все же решило поддаться под весом скорби. Искандр не пропал – она не верила, что еще когда-либо ощутит ту выхолощенную, немую неправильность внутри, – но обе его версии поблекли – обледеневшие пейзажи, комнаты без воздуха, – и Махит все продолжала рыдать, даже когда хотелось заговорить.