Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 2. Рискованная игра

– Не знаю. Он никогда не говорил. Перед тем как я… как я вышла за него, он попросил никогда не задавать вопросов, не спрашивать, куда он собирается, с какой целью и когда вернется. Я должна была принимать его таким, как он есть. – Она чуть поежилась. – Жить так было очень непросто.

– Зачем же вы согласились? Почему? Что вас заставило?

Рико опять помолчала.

– Я родилась в Японии в тридцать девятом и ребенком приехала с родителями в Берн – отец был мелким служащим в японском посольстве. В сорок третьем году он вернулся в Японию, а нас оставил в Женеве. Наша семья из… наша семья родом из Нагасаки. В сорок пятом отец пропал без вести, пропали и все родные. Возвращаться было некуда, и мать решила остаться в Швейцарии. Мы поселились в Цюрихе у одного доброго человека, который умер четыре года назад. Он… они оплатили мое обучение, заботились обо мне, и мы жили счастливо. Я знала, что они не женаты, но они делали вид, будто состоят в браке, и я притворялась, будто им верю. Когда мой приемный отец умер, денег не осталось или осталось совсем немного. Ганс Грессерхофф был его знакомым. Моего приемного отца звали Симеон Церак. Он был из перемещенных лиц, тайбань, человек без отечества. Родился в Венгрии, а жил в Швейцарии. По его словам, до войны он работал бухгалтером в Будапеште. Мой брак с Гансом Грессерхоффом устроила мать. – Она оторвала взгляд от ковра. – Это был… это был хороший брак, тайбань. По крайней мере, я изо всех сил старалась стать такой, какой хотели меня видеть мой муж и моя мать. Моим гири, моим долгом, было повиноваться матери, нэ?

– Да, – отозвался Данросс. Он знал, что такое долг, гири, самое значимое для японцев слово, воплощающее их культурное наследие и образ жизни. – Вы выполнили свой гири превосходно, я уверен. И что, по мнению вашей матушки, является вашим гири теперь?

– Моя мать умерла, тайбань. Когда скончался мой приемный отец, она не захотела больше жить. Как только я вышла замуж, она отправилась в горы и съехала на лыжах в ледяную расселину.

– Это ужасно.

– О нет, тайбань, это очень хорошо. Она умерла, как ей хотелось, в то время и в том месте, которые выбрала сама. Муж умер, я пристроена, что ей еще оставалось делать?

– Ничего, – проговорил он, а в ушах звучал ее мягкий голос, такой искренний и спокойный. На ум пришло японское слово ва – «гармония». «Вот что есть в этой женщине, – подумал он. – Гармония. Наверное, потому она такая красивая. Айийя, вот бы мне обрести такую ва!»

Зазвонил телефон.

– Да, Клаудиа?

– Вас спрашивает Алексей Травкин, тайбань. Извините, но он говорит, что это важно.

– Спасибо. – Он повернулся к Рико. – Извините. Да, Алексей?

– Прошу прощения, что отрываю от дел, тайбань, но Джонни Мур плохо себя чувствует. Он не сможет участвовать в скачках. – Джонни Мур был их главный жокей.

Голос Данросса зазвенел.

– Сегодня утром с ним вроде было все в порядке.

– У него высокая температура, доктор сказал, что это может быть пищевое отравление.

– Думаешь, ему что-то подсыпали, Алексей?

– Не знаю, тайбань. Знаю только, что сегодня он нам не годится.

Данросс помолчал. Скакать самому? Он справится лучше всех остальных своих жокеев, однако Ноубл Стар придется нести лишний вес. Браться за это или нет?