Гайдзин

Слишком много истин открылось ему тогда. Не так-то легко принять себя таким, какой ты есть, это самое трудное – и самое опасное – задание, какое под силу человеку, стремящемуся обрести душевный покой. Я справился с ним, нравится мне это или нет.

– Первый помощник, – обратился к лейтенанту Ллойду молодой сигнальщик, чья подзорная труба была наведена на его коллегу вдалеке. – Послание с флагмана, сэр.

Двумя палубами ниже машинное отделение напоминало тюремное подземелье, наполненное раскаленным воздухом, пульсирующим грохотом, пылью, вонью и чернотой, которую пронзали квадраты пылающих углей, когда полуголые кочегары открывали дверцы печей под огромными котлами, чтобы подбросить туда еще угля или поворошить внутри кочергой и снова подбросить.

Анжелика и Марлоу стояли наверху, на одной из железных решеток, воздух взлетал к ним, наполненный запахами угля, огня, горящего масла, пота и пара. Тела внизу лоснились от пота – большие животы и перекатывающиеся буграми мускулы: острые как бритва лопаты, скрежеща по металлической палубе, вгрызались в уголь, сложенный в бункеры, и появлялись оттуда полными, потом искусный швырок – и уголь ровным слоем разлетался по поддону, чтобы тут же вспыхнуть и быть покрытым новым слоем.

Ближе к корме грохочущий двигатель сиял, смазанный и начищенный до блеска. Там тоже были люди: одни впрыскивали в шарниры и соединения масло из длинноносых масленок, другие подтирали его ветошью, третьи следили за стрелками приборов, помпами и клапанами, пока машина вращала вал гребного винта, перемалывая толщу морской воды. Из-под клапанов со свистом вырывался пар, масло стекало, его подтирали, постоянно следили за поршнями, пальцами, рычагами, подбрасывали еще угля, и Анжелика находила все это ужасно интересным и захватывающим – те, кто был внизу, словно не замечали их.

Марлоу с гордостью показывал рукой и давал пояснения, стараясь перекричать шум, а она отвечала время от времени кивком или улыбкой, легко держа его под руку, чтобы не упасть, не слыша ни слова и нимало не интересуясь его рассказом, целиком захваченная видом машинного отделения, которое представлялось ей некой Валгаллой, нездешним миром мужчин, где машины сочетались браком с ними, становившимися отныне их частью, – первобытная и вместе с тем футуристическая картина, где мужчины-рабы ублажали своих хозяек, а не наоборот.

Незамеченный, сзади к ним подошел сигнальщик и отдал честь. Его не услышали, поэтому он шагнул ближе, снова отдал честь, и ее волшебное видение исчезло. Он протянул Марлоу послание, написанное на листе бумаги. Марлоу быстро пробежал его глазами, кивнул и прокричал ему:

– Подтвердить получение! – Он наклонился к Анжелике. – Прошу прощения, но нам нужно идти.

В этот момент внизу прозвенел сигнальный колокол с капитанского мостика. Старший машинист подтвердил полученный приказ. Люди бросились открывать одни краны и закрывать другие, налегая на рычаги и следя за стрелками. Когда сила пара отпустила гигантский гребной вал и машина начала останавливаться, шум стал стихать и кочегары благодарно оперлись на свои лопаты; их грудь ходила ходуном, рот жадно хватал воздух, тяжелый от угольной пыли, они стаскивали с себя полотенца, которые носили, обмотав вокруг шеи. Один из них повернулся к бункеру, громко обругал его, хотя его проклятие все равно утонуло в грохоте, расстегнул штаны и помочился на угли тугой струей, которая превратилась в пар, вызвав бурное веселье остальных. Марлоу торопливо взял ее под руку и повел вверх по трапу. Один кочегар заметил ее, потом другой, и, прежде чем она исчезла, уже все они не мигая смотрели на ее удаляющуюся фигуру в полном молчании. Когда она пропала из виду, один из них похабно задвигал телом, вызвав новый всплеск хохота, который вдруг смешался с внезапно повисшим тоскливым молчанием.

На палубе из-за разом прекратившегося шума и глотка свежего морского воздуха у нее довольно сильно закружилась голова, и она крепче уцепилась за Марлоу.

– С вами все в порядке?

– О да, – ответила она. – Благодарю вас, Джон, это было, знаете, что-то потрясающее.

– О? – рассеянно обронил Марлоу, чье внимание было приковано к матросам на реях и на палубе, поднимавшим и расправлявшим паруса. – Полагаю, так оно и есть в первый раз. В море, во время шторма, им внизу приходится туго. Кочегары и машинисты – это особый народ. – Он подвел ее к Малкольму. – Извините, мне придется оставить вас ненадолго.

Он спустился вниз, в свою каюту на корме. Морской пехотинец, охранявший дверь, отдал честь, когда он проходил мимо. Корабельный сейф находился под его койкой. Он нервно отпер его. Послание от адмирала гласило: «Приступить к выполнению запечатанных инструкций 1/А16/12». В сейфе хранились судовой журнал, коды, деньги для выдачи жалованья, учетная книга, дисциплинарный журнал, уставы, манифесты, квитанции, устав Военно-морского флота и несколько запечатанных конвертов, переданных ему адмиралом сегодня утром.

Его рука слегка дрожала, когда он нашел среди них нужный. Будет ли это «соединиться с флотом», приготовиться к военным действиям, как он ожидал? Он сел за стол, окруженный стульями, привинченными к палубе, и сломал печать.

– Это было так необыкновенно, Малкольм. Ужасно по-своему, все эти люди там внизу, просто в голове не укладывается, – и если это так на таком небольшом корабле, как этот, то на что это похоже на большом пароходе, например на таком, как «Грейт истерн»?

– Это поразительный корабль, Эйнджел. Я видел, как его спускали на Темзе, в последний раз, когда был в Лондоне, четыре года назад, я тогда закончил школу, – Господи, ну и радовался же я, покончив с учением. Он был целиком из железа, самый большой корабль в мире, намного больше всех остальных. Его построили, чтобы перевозить эмигрантов, тысячами зараз, в Австралию. Ушли недели на то, чтобы спустить его на воду, – его спустили боком, это был сущий бедлам, он едва не затонул. Бедный Брунель, который спроектировал и построил его, разорялся много раз, компании, под чьим флагом он ходил, тоже. Этот корабль был проклят, он загорелся уже в первом плавании и чуть было не пошел ко дну – и это убило его создателя. Черт меня подери, если я согласился бы отправиться на нем куда-нибудь, – он проклят, и был проклят, с самого первого листа обшивки…

Он увидел, что на палубе появился Марлоу, и нахмурился. Теперь на лице капитана не было и следа радостного оживления.

Боцман прозвонил восемь склянок. Полдень.

– Я принимаю управление, первый помощник, – сказал Марлоу.