Гайдзин

22
18
20
22
24
26
28
30

И вот они обвенчаны. Она была его женой, она кокетничала с ним для его удовольствия, и его переполняла радость, и каждая клеточка его тела пульсировала от желания. «Хвала Создателю за это», – подумал он, испытывая громадное облегчение – щемящее чувство тревоги не оставляло его многие недели, он все время вспоминал девушку из Ёсивары, когда у него ничего не получилось, несмотря на все ее старания.

– Эйнджел, – хрипло выговорил он.

Застенчиво она выступила из панталон, сняла рубашку, подошла к лампе и увернула фитиль, оставив лишь крошечный огонек. У него перехватило дыхание: она была еще более очаровательна, чем он представлял себе, – ее обнаженное тело виделось ему словно во сне и в то же время было ослепительно, до боли реальным. Медленно она присела на другую сторону кровати и затем легла рядом с ним.

Нежный шепот, слова любви, касания ищущих рук, его тяжелое дыхание, они придвинулись теснее друг к другу, он тихо охнул от боли, шевельнувшись, горячие губы, страстные поцелуи. Ее руки скользили осторожно, никаких необдуманных движений, разум целиком сосредоточился на картине счастливой невинной любви, которую ей хотелось подарить ему – она отчаянно желала доставить удовольствие, но была немного испугана.

– О Малкольм, о Малкольм…

Тихо воркуя, она крепко целовала его, сгорая от любви, повторяя в молитве то, что сказал ей Бебкотт в ответ на ее расспросы: «Не волнуйтесь, некоторое время он не сможет свободно скакать верхом или блестяще танцевать польку, но это не имеет значения, он способен править экипажем с четверкой коней, вести корабль в море, управлять Благородным Домом, плодить множество детей и быть лучшим мужем в целом свете…»

Теперь и она уже сильно хотела его. Но Анжелика не отдалась порыву, сдерживая свое желание, ни на секунду не отступая от плана, помогая и направляя его, потом – короткий, резкий вдох, ни тени колебаний, и вот она уже крепко обнимает его, отвечая и отвечая ему, пока, совсем скоро, он не вскрикнул, спазмы его освобожденной страсти начали сотрясать все ее тело, вскрики продолжались и продолжались без конца, а потом его беспомощное, задыхающееся, мертвое тело всем своим весом обрушилось на нее, но не раздавило.

«Как странно, что я так легко могу нести на себе его вес, мы словно одно целое», – подумала она, пока ее губы шептали милые, нежные слова, успокаивая его судорожные всхлипы, довольная тем, что их первый раз вместе завершился так приятно.

Малкольм пребывал в полубессознательном состоянии, затерявшийся на каком-то неведомом плато, невесомый, опустошенный, не чувствующий ничего и при этом до краев наполненный любовью к этому невероятному созданию, которое в своей наготе оказалось всем, что он рисовал себе, и даже сверх того. Ее запах, вкус на губах, само ее естество. Каждая частичка его испытывала полное удовлетворение. Все было не напрасно. Он плавал в эйфории. «Теперь она моя, и я был мужчиной, и она была женщиной, и, о Господи, я надеюсь, я не сделал ей больно».

– С тобой все хорошо, Эйнджел? – хрипло спросил он, сердце его замедляло свою бешеную скачку, но он еще едва мог говорить. – Я не сделал тебе больно?

– О нет, мой дорогой… Я так люблю тебя.

– Я… я тоже, Эйнджел, я не могу даже высказать всего. – Он поцеловал ее и начал приподниматься на локтях.

– Нет, не двигайся, пока нет, пожалуйста, мне нравится, когда ты вот так… Что такое, мой дорогой? – нервно спросила она, и руки, обнимавшие его, напряглись.

– Ничего, ровным счетом ничего, – пробормотал он, пытаясь справиться с внезапной болью, возникшей в чреслах и вонзившейся в основание черепа, едва он шевельнулся. Осторожно он попробовал снова, теперь лучше. И он сумел не застонать на этот раз.

– Не двигайся, Малкольм, – с нежностью прошептала она, – полежи так, отдохни, mon amour, мне нравится, когда ты лежишь вот так, пожалуйста… Прошу тебя.

Он с благодарностью подчинился, забормотал, как он любит ее, по телу разлилась нега, он испытывал чувство бесконечного покоя, удовлетворения, принадлежа ей, начал погружаться в дрему и скоро уже глубоко спал. Корабельный колокол пробил одну склянку: половина первого, но он не шевельнулся, и она лежала, держа его на себе, успокоившаяся, удовлетворенная и благодарная: ее будущее начало сбываться. Она наслаждалась тишиной каюты, редким поскрипыванием балок, плеском волн о борт, как и он, целиком отдаваясь ощущению исполненности.

Не разбудив мужа, она выскользнула из-под него, прошла в ванную и ополоснулась. Там она вздохнула и молча попросила прощения. Укол маленьким ножом. Андре говорил ей: «Мужчине трудно, почти невозможно определить в первую брачную ночь, девственна ли невеста, если у него нет причин подозревать обратное. Немножко страха, короткое „ох“ в нужный момент, пресловутая капля крови довершит дело, а утром все будет безмятежно и так, как должно быть».

«Какой ужасный циник этот Андре, – подумала она. – Да охранит меня Господь от него и простит мне мои прегрешения! Я рада, что вышла замуж и скоро мы отплываем в Гонконг, так что мне больше никогда не придется думать о нем, только о моем Малкольме…»

Она едва не танцуя приблизилась к кровати. Тихонько забралась под одеяло, взяла его руку, закрыла глаза, и перед ней поплыли восхитительные картины их будущего. «Я так люблю его».

Она вдруг пробудилась, подумав, что почувствовала еще один подземный толчок. В каюте было темно, только самый кончик фитиля горел в лампе под потолком, слегка покачивавшейся из стороны в сторону. Потом она вспомнила, как увернула его перед сном, сообразив, что разбудивший ее звук был звяканьем корабельного колокола, а не пронзительным перезвоном колоколов собора во время землетрясения, пугавшим ее во сне, а толчок был просто покачиванием корабля на волне и что ее сон вовсе не был кошмаром. Тут, увидев его рядом с собой, она ощутила внутри себя теплый свет любви – ничего подобного она раньше не испытывала – и вспомнила, что они женаты и это тоже не сон.