Гайдзин

22
18
20
22
24
26
28
30

Четыре склянки? Два часа ночи. Или шесть часов? Нет, глупенькая, этого не может быть, потому что тогда снаружи было бы светло, а Малкольм сказал, что ему нужно побывать на берегу, прежде чем мы поднимем якорь и вернемся в цивилизованный мир, чтобы напасть на дракона в его логове – нет, чтобы поприветствовать мою дорогую свекровь, которую я очарую и заставлю измениться и которая быстро полюбит меня и будет самой лучшей, самой обожающей бабушкой.

Она смотрела на него в густом полумраке. Он спал на боку, положив голову на согнутую правую руку, морщины озабоченности на его лице разгладились, дыхание было тихим и ровным, тело теплым, с чистым, приятным мужским запахом. «Это мой муж, и я люблю его и принадлежу ему одному, а того, другого, никогда не было. Какое счастье выпало мне!»

Ее рука легко коснулась его. Он шевельнулся. Его рука тоже потянулась к ней. Еще не проснувшись окончательно, он произнес:

– Привет, Эйнджел.

– Je t’aime.

– Je t’aime aussi.

Его рука стала искать ее. Она ответила. Захваченный врасплох, он дернулся и повернулся к ней, задержал дыхание, когда острая боль прыгнула вверх и замерла на самом дне глаз, потом, когда боль прошла, выдохнул.

– Je t’aime, chéri, – сказала она, наклонилась, чтобы поцеловать его, и между поцелуями прошептала: – Нет, не двигайся, останься так, не шевелись, – и добавила с тихим смешком, голосом, глухим от желания: – Лежи спокойно, mon amour.

Через мгновение страсть захлестнула его с головой. Возбужденный и дрожащий, забыв обо всем, деля с нею на сей раз эту волшебную чувственность, он начал двигаться медленно-медленно, потом быстрее, снова медленно, глубже, ее охрипший от страсти голос подгонял его, он отвечал, еще и еще, сильнее и сильнее, все его железы, мышцы, мучительное томление, как в водовороте, сходились в одну точку, пока она не приблизилась к краю, замерла на самом краю, отступила, подошла снова, а он поддерживал ее, помогал ей, ударяя вновь и вновь, пока она не почувствовала, что ее тело вдруг исчезло, потеряло вес, все вокруг исчезло, и она упала на него сверху, биения ее тела, ее крики затягивали его все глубже в нее, его мышцы напряглись до предела в последнем толчке. И тогда, тогда, тогда он тоже вскрикнул и завис, невесомый, а его тело продолжало ввинчиваться и биться само по себе, пока не наступил последний, неистовый и, о, такой долгожданный спазм, и все движения стихли.

Только мешалось в тишине их тяжелое дыхание, пот и стук сердец.

Прошло время, и он пришел в себя. Она спала у него на груди, ее обмякшее тело показалось ему легким как пушинка. Он лежал в изумлении, со звенящей остротой воспринимая все, что его окружало, вне себя от радости, бережно обнимая ее одной рукой, зная, что жены миловиднее нет и быть не может. Ее дыхание холодило ему щеку, долгое, медленное и глубокое. Голова его очистилась, и будущее виделось ясно, без малейших сомнений в себе. Теперь он был непоколебимо уверен, что не сделал ошибки, женившись на ней, знал, что сможет положить конец ссоре с матерью и что вместе они покончат с Броками, как он покончит с Норбертом, покончит с торговлей опиумом и пушками и убедит Джейми остаться, что он станет править компанией Струана так, как ею должно править, как этого хотел бы тайпан. Пока не исполнится его время и он не выполнит свой долг, сделав Благородный Дом снова первым в Азии, чтобы передать его следующему тайпану, их старшему сыну, которого они назовут Дирк, первому из многих сыновей и многих дочерей.

Он не знал, как долго пролежал так, бесконечно уверенный в себе, наполненный радостью и ликованием, обнимая ее обеими руками, любя ее, дыша ее дыханием, счастливее, чем был когда-либо, мог быть когда-либо, говоря одними губами, что любит ее. Сознание постепенно погружало его в сон, окутывая божественным теплом, и уносило память о том великом, чудесном, мучительном, скрутившем все тело, высшем всплеске бессмертия, который, как ему показалось, разорвал его на части.

Глава 45

Среда, 10 декабря

В серых рассветных сумерках Джейми Макфей торопливо прошагал вверх от причала Пьяного Города и повернул за угол. На Ничейной Земле он увидел Норберта и Горнта – они ждали там, где должны были ждать, – заметив без всякого интереса небольшой сверток в руках Горнта, который должен был содержать выбранные ими дуэльные пистолеты. Не считая этих трех человек и бессчетного количества мух, зловонная, заросшая сорняками свалка была пустынна. По дороге сюда ему никто не встретился, кроме пьяниц, храпящих в беспамятстве под стенами лачуг, развалившихся на скамьях или в грязи. Он не видел их.

– Прошу прощения, – произнес он, стараясь отдышаться. Как и они, он пришел в пальто и шляпе, потому что воздух с утра был тяжелый и влажный. – Извините за опоздание, я…

– Где тайпан Растреклятого Дома? – грубо спросил Норберт, выставив подбородок. – Он струсил или что?

– Пошел ты на… – прорычал Джейми; его лицо было серым, как грязное утреннее небо. – Малкольм мертв, тайпан мертв. – Он увидел, как они уставились на него, открыв рты. Он и сам до сих пор не мог поверить в это. – Я только что с корабля. Поехал за ним перед рассветом, а… Ну, они… Он провел ночь на борту «Гарцующего облака». Он был…

Слова застряли у него в горле. На глаза навернулись слезы, и он опять пережил то, как отправился туда и увидел Стронгбоу на трапе, бледного и испуганного, кричавшего ему еще задолго до того, как его катер подошел к борту, что юный Малкольм умер, что он послал свой катер за доктором, но, ради всех святых, он мертв.

Стрелой наверх по ступеням. Анжелика, забившаяся в угол на квартердеке, завернутая в одеяла, первый помощник рядом с ней, но не останавливаясь мимо них, молясь про себя, чтобы все это оказалось неправдой или кошмаром, потом – по ступеням вниз.