Парижский вечер встретил ее необычайно солнечной погодой, хотя еще сегодня днем вокруг разливалась беспросветная хмурь. Катрин долго не могла отойти от рези в глазах, когда в них хлынул свет. На контрасте с последними днями, приправленными непогодой и кошмарами, город показался ей чуть ли не Дисней-Лэндом.
«Неужто исцелена?» — думала Катрин, озираясь по сторонам. Настороженная, она каждое мгновение ожидала, что безумства во главе с призраком-сестрой снова полезут изо всех щелей.
Покой и мирское веселье, как на картине Лео-Лео. Нет, нельзя расслабляться.
Нужно придумать предлог, которым она оправдает Стефану свою спешку, прежде чем спросит невзначай, нельзя ли остановиться у него на время. Она неприхотлива — может жить и на коврике под батареей, и среди ящиков на его складе. Этот склад даже уютней их с Максимом подсобки.
Кажется, ее побеги уже входят в привычку. Что же, лучше быть тем человеком, который трусливо смывается с поля боя, чем тем, который это поле боя учиняет.
Итак, можно рассказать Стефану о статуях. Или он и так знает о них? Они же общаются с Ониксом, а значит, Стефану может быть известно даже больше, чем ей… Хотя, он выглядел растерянно, когда понял, что Катрин видит одно из явлений.
К чему сомнения! Ничего лишнего ему неизвестно. Даже странно, что Оникс не пытался ему ничего объяснить, как ей. Интересно, где он сейчас? Давно о нем ничего не было слышно.
Катрин оглянулась в поисках призраков, у которых можно было спросить, как ей казалось, что угодно о происходящем с людьми на Земле. Нет, никак не понять, есть ли тут мертвецы. От них вовсе не веяло холодом, как это обычно описывали в страшилках. Во всяком случае, Катрин не чувствовала мороза при встрече со старым Жаном, пациенткой в больнице или патологоанатомом. Люди любят присочинять.
Двери вагона метро закрылись, и поезд тронулся. В подземке над Катрин довлело особое мистическое ощущение вневременья. На тех отрезках пути, что были наиболее длинными, она и вовсе уверялась, что они будут так ехать целую вечность, отрезанные от остального мира в тьмущей тьме, видневшейся за окнами вагона. Наваждение пропадало, только когда поезд открывал двери на станциях.
Потому она избегала спускаться в подземку, когда ей начали являться кошмары наяву: в замкнутом пространстве ее мог охватить бесконтрольный ужас. Там, наверху, хоть было, куда бежать — пусть даже поначалу она не могла убегать, прикованная к месту тяжелыми цепями страха.
Сегодня же, когда безумство отступило, она могла беспрепятственно спуститься вниз. Кстати, почему оно отступило? Может, Оникс убил Самого Главного Злодея этой истории, и теперь все кончено? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Нельзя расслабляться.
Катрин закрыла глаза, слушая гул и стук, обволакивающие ее. «Бледный мужик», так ведь он сказал? Почему именно такой образ?
Она нашла в сумочке клочок бумаги и карандаш, и кривым от неудобной для письма позы означила:
«С.: бледный мужик. О.: монстры, статуи. Я: Оля, призраки».
Если бы они все одновременно приняли наркотик, было бы неудивительно, что их галлюцинации не совпадают. Но нет такого наркотика, который имел бы столь долгое действие. Может, какое-то вещество попало в систему водоснабжения, и теперь полгорода так галлюцинирует? Некролог о патологоанатоме, ее единственное подтверждение собственного душевного здоровья, не привиделся ли он ей?
Но Оникс откуда-то узнал, как сестра называла ее в детстве. Не было же и это другой иллюзией, только слуховой.
«Чертов Оникс. Если ты сделал это специально, то я…!»
Они часто бегали купаться на речку. Оля даже плавала лучше ее. В тот день… что произошло в тот день? Катрин никогда не узнает, почему ее сестра вдруг начала тонуть. Видимо, судорога.
Она стояла на берегу и смотрела, как Оля барахтается, сначала не поверив, что та тонет по-настоящему. Ну а когда Катя, наконец, нашла в округе людей, которые могли помочь, спасать было уже некого.
Неудивительно, что это было ее первым кошмаром. Потом появились другие призраки, что это — следствие желания попросить прощения у сестры, уже отошедшей в мир иной, или просто побочный эффект покойницкой темы?