Тяжелая пыльная портьера темно-синего цвета застилала единственное не заколоченное досками окно. Сквозь тонкую щель между тканью и облупившейся оконной рамой виднелась ночь.
Проветривали час назад; но воздух оставался мутным от дыма — сигаретного и бог знает еще какого, сладковатого и странного. Казалось, что даже если снести стены, на этом месте все равно будет клубиться мутный воздух.
Фоном витала одна из тех новомодных мелодий, что ни веселые, ни грустные. Они всегда оставляли после себя ощущение внутренней пустоты.
Здесь собирались играть в баккара, каждый вечер после заката. Кто не играл, тот смотрел, пил абсент из маленьких стаканчиков, а вино из бокалов; или вел беседы.
Один парень (как же его звали? пусть будет Рауль Рено, раз уж он сам позднее так именовал себя) не играл, не смотрел, не пил и не болтал. Он сидел в углу в старом кресле, скрестив пальцы и склонив голову немного набок, поглядывая на присутствующих с улыбкой, но не без некоторого превосходства. Он приходил сюда каждый вечер — и каждый вечер садился в это кресло. Никто не занимал его место — все знали, что оно принадлежит Раулю Рено; но кто такой сам Рауль Рено — никто не знал. Вроде бы он кем-то приходился владелице этого клуба баккара, кто-то говорил, что он сам — владелец, а женщина, почитаемая хозяйкой, на деле подставная актриска, впрочем, всем было все равно.
Бывало, к нему подходили люди, всегда по одному и всегда с горящей в глазах надеждой. В таких случаях Рауль делал рукой один из двух знаков: тот, что приглашал просителя сесть в соседнее кресло, либо означавший, что он сегодня не в настроении принимать кого-либо.
— А вы правда ясновидящий? — спросила девушка в глухом светло-сером платье. Волосы завязаны в пучок, несколько прядей выбиваются. На носу очки в тонкой серебряной оправе. Кожа ухоженная и светлая, цвета слоновой кости.
Ей здесь не место. Но девушки, подобные ей, приходят снова и снова.
Парень ничего не ответил, но его взгляд изменился: Рауль размышлял, стоит ли дать гостье от ворот поворот за столь неуместный вопрос, или же снисходительно простить ее. Он решил простить и сделал знак присаживаться.
Девушка погрузилась в кресло, как перламутровая жемчужина в устричную раковину, не осмеливаясь задать второй вопрос. Ее пальцы нащупали прожженую сигаретой дыру в обивке кресла, и она принялась нервно растягивать ее.
— Нет, — хрипло сказал Рауль. Девушка испуганно убрала пальцы. — Этому быть не суждено, — продолжил он.
На губах девушки застыла невысказанная фраза, она подскочила, вместо «спасибо» поклонилась, и бросилась к выходу.
— Так просто. Я тоже так могу, — тихо произнес другой человек с сильным американским акцентом. Он был рыж и хорошо сложен. Одежда его выглядела ничем непримечательно, Рауль оценил это.
Американец уселся в соседнее кресло безо всякого приглашения.
— Джейсон Миллер, — сказал он, протягивая Раулю руку для пожатия. Тот не шелохнулся, и американец убрал руку, как ни в чем не бывало, и продолжил вполголоса. — Я наблюдаю за вами уже третий вечер кряду. Вы, мистер, шарлатан.
Рауль усмехнулся.
— Не отрицайте, — отрезал американец. — Я не суеверный дурачок, это во-первых. А во-вторых, что сверхъестественного в том, чтобы вещать загробным голосом «да» или «нет» дамочкам, не обремененным критическим умом?
Взгляд Рауля красноречиво говорил о том, что он считает собеседника именно дурачком, и ни извилиной больше.
— Я вас не осуждаю. Я бы сказал — каждый зарабатывает, как может. Но! Вы не зарабатываете! Я ни разу не видел, как вы брали деньги за свои… предсказания. Так в чем интерес? Не может быть, что это просто забава, вот так, изо дня в день…