Стив закурил трубку, перекинул длинные ноги через подлокотник кресла:
– Чудеса и колдовство отпадают. Я тебя прошу сделать то же, что сделал твой родитель, когда дал тебе револьвер. Только здесь будет посложнее технически.
Слыхал когда-нибудь об энцефалографе? Он фиксирует деятельность мозга и выявляет степень мозговой активности – в общих чертах, конечно. Запустив записи биотоков в компьютер, можно в некоторых случаях установить диагноз. На этом уровне мы и начинали работать. Потом удалось настолько усовершенствовать методику, что появилась возможность изучать любой участок мозга. Мы хотели выявить среди миллионов слабых электрических импульсов те, что возникают при определенной мысли. Например, если субъект вспоминает некое число, возникает импульс. Точно такой же импульс должен возникать всякий раз, когда вспоминается именно это число.
Конечно у нас ничего не вышло. Бóльшая часть мозга действует как одно целое, и нет какого-то определенного участка, который бы отвечал за тот или иной акт воображения. Исследовать надо было весь мозг, а не отдельные участки. Иначе выходило так, словно мы пытались понять узор вязаного свитера, рассматривая под микроскопом одну-единственную петлю.
Получился парадокс: наш аппарат действовал слишком избирательно, а нам нужна была возможность изучать все переплетения мыслей. И мы нашли такую возможность. Правда, толку из этого получилось немного – пусть мы могли усиливать действие мыслей на мозг, но анализировать их не успевали.
Существует только один инструмент, достаточно чувствительный и сложный, чтобы с этим справиться, – другой человеческий мозг.
– Понял! – наконец-то врубился я. – Вы сделали машину, читающую мысли!
– Больше того! Во время опыта один из ассистентов ошибся, включая прибор, и получилось, что я сам оказался анализатором. А испытуемый был под наркозом.
И вместо того, чтобы «слышать» сплошной шум его мыслей, я стал их частью. Я оказался внутри мозга этого человека, но и свое сознание сохранил. Вот был кошмар! Думать отчетливо этот тип совсем не умел. А когда пришел в себя, так еще и обвинил меня, что я влез ему в голову.
Но с Маршемом будет по-другому. У него мысли очень четкие: он же привык их записывать.
– Стоп! – сказал я. – Ты что, в них еще не заглядывал?
Стив Блэкистон улыбнулся, включив все свое неотразимое обаяние:
– По трем серьезным причинам. Во-первых, я до того напичкан фантастикой, что боюсь оказаться в мире Красвелла без обратного билета. Его мир станет моим. Что сейчас ему, бедняге, нужно? Хорошая доза здравого смысла. Вот у тебя, старого пьянчуги и газетного циника, этого хоть отбавляй!
Во-вторых, если я утону в его фантазиях, меня-то вытаскивать будет просто некому. А в-третьих, если все получится, Маршем готов будет убить человека, который залезал в его сны и путался в голове. Ты всегда можешь смотаться, а мне надо все видеть и оценить результаты.
– Стало быть, шанс угодить на койку в соседней палате ты предлагаешь мне?
– Нет, если не пойдешь у него на поводу. А уж ты-то не пойдешь! У тебя железобетонный комплекс невнушаемости. Держись в своей обычной нахальной манере, и никакая фантастика против тебя не устоит! Да у тебя и самого неплохое воображение, судя по твоим репортажам.
Я встал, церемонно раскланялся и заявил:
– Благодарю, друг мой, ты мне напомнил – завтра я пишу отчет о матче в Гардене, и мне надо как следует выспаться. Пока!
Стив успел выбраться из кресла и оказаться у двери раньше меня.
– Ну пожалуйста! – сказал он и принялся меня уговаривать. На уговоры он мастер. К тому же мы с ним однокашники – хоть и бывшие. Он расписывал, как быстро все это проделает (прямо зубной врач!), и на каждое мое «а если…» у него находилось убедительное «нет».