Все произошло очень быстро, перед самой эвакуацией. В третьем отделении ранило бойца – не тяжело, но он свалился. Замкомсекции отправился его забирать и не уберегся сам. Как обычно, лейтенант следил сразу за всеми, считывал жизненные показатели каждого из нас. Впрочем, так было или не так, теперь можно только догадываться. Лейтенант убедился, что замкомсекции жив, и вытащил обоих, каждого держа под мышкой. С расстояния двадцать футов забросил их в эвакошлюпку, где уже сидели все мы. Позиции были нами оставлены, противник не встречал противодействия. Прямое попадание – и мгновенная смерть.
Я намеренно не называю фамилии рядового и «замка». Совершенно не важно, кого спасал лейтенант в последний миг своей жизни. На месте того рядового мог оказаться я. Важно другое: наша дружная семья внезапно лишилась главы. Мы потеряли того, кому были обязаны своим именем; мы лишились отца, сделавшего нас теми, кто мы есть.
Вскоре после безвременного ухода лейтенанта капитан Деладре пригласила сержанта Джелала отобедать с нею и с начальниками других подразделений и служб. Но он вежливо отказался. Если среди ваших знакомых найдется вдова с железным характером, управляющая семьей так, словно патриарх всего лишь ненадолго вышел, вы меня поймете. Джелли держался с нами строже, чем раньше, и его «лейтенанту это не понравится» теперь звучало сурово до невыносимости. Впрочем, не так уж и часто звучало.
В организационном плане почти ничего не изменилось. Сержант не перетасовал нас, он лишь переставил заместителя командира второй секции на номинальную должность взводного сержанта, а командиры секций остались там, где они были наиболее полезны, то есть на своих должностях. Меня же, на тот момент ланс-капрала и замкомода, он повысил до капрала и поставил на декоративную, в сущности, должность замкомсекции. Взводом Джелли управлял в прежней манере, то есть так, будто лейтенант не покидал своей каюты, но своевременно отдавал ему распоряжения.
Это нас и спасло.
Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота.
В том нападении на тощих, когда погиб Диззи Флорес, сержант Джелал впервые выполнял обязанности взводного на грунте. По возвращении комендор, который пристыковывал нашу шлюпку, задал мне вопрос:
– Ну и как прошло?
– Рутина, – коротко ответил я.
Наверное, парень спрашивал дружески, но я был не в настроении. Меня обуревала сумятица чувств. Печаль – погиб Диззи. Гордость – мы его вытащили. Злость – это оказалось бесполезно. И ко всему примешано немножко радости: я снова на корвете, руки-ноги при мне, и они целы. А вообще, как можно говорить о десантной операции с тем, кто ни в одной такой не поучаствовал?
– Правда, что ли? – сказал он. – Ну, ребята, у вас мед, а не служба: полчаса работы – месяц расслабухи. У нас-то вахты трехсменные.
– Ну да, все так, – согласился я и двинул прочь. – Кому-то везет, кому-то нет.
– Не сотрясай вакуум, солдат, – бросил комендор мне вдогонку.
Пожалуй, в словах флотского артиллериста была доля правды. Мы, каппехи, вроде авиаторов первых механизированных войн. Служба долгая и трудная, а реального боя наберется несколько часов. Все остальное время тратим на рутину: обучение, поддержание боеготовности, движение к цели, возвращение в базу, отдых, подготовка к новому походу. А в походе – тренировки, тренировки, тренировки. От операции до операции – не меньше трех недель, и в следующий раз мы нападем на другую планету, в системе другой звезды. Это будет жучиная колония. Расстояния между звездами огромны, и даже пространство Черенкова не сделало наши рейды короткими прогулками.
Между тем я получил капральские шевроны. Джелли написал рапорт о моем повышении, капитан Деладре утвердила его в отсутствие штатного командира нашего подразделения. Формально распределением вакансий занималась строевая часть, но не думайте, что я занял должность на птичьих правах. Из-за потерь этих вакансий всегда было больше, чем живых организмов, которыми их заполняли. Джелли решил – и я стал капралом, а все остальное – канцелярщина.
Все же насчет медовой службы комендор был не прав. Между высадками мы чистили, чинили, отлаживали пятьдесят три взводных бронекостюма, а еще кучу оружия и специального снаряжения. Бывало, Мильяччо осмотрит скафандр и сочтет непригодным, Джелли подтвердит его вывод, а корабельный оружейник лейтенант Фарли добавит: имеющимися средствами его не восстановить. И приходится доставать новый скафандр из складских запасов, а его расконсервация занимает двадцать шесть человеко-часов, не считая времени солдата, для которого он предназначен.
Так что работы нам хватало.
Но успевали мы и развлечься. Постоянно устраивались разные соревнования, от триктрака до борьбы за звание «почетный взвод», и у нас был лучший джаз-банд на несколько кубических светолет. Да, лучший – потому что единственный, ну и что с того? Возглавляемый сержантом Джонсоном (труба), он растапливал сердца или сотрясал переборки – в зависимости от ситуации.
После той ма́стерской (жаль, нет слова «мастерицкой») эвакуации без программирования баллистики Арчи Кэмпбелл, наш взводный слесарь, изготовил модель «Роджера Янга». Мы все расписались, и Арчи выгравировал наши подписи на дарственной табличке. «Крутейшему пилоту Иветте Деладре с благодарностью от „хулиганов Расчека“». Мы пригласили капитана поужинать с нами в корме, и под звуки нашего «Даунбит-комбо» самый младший из рядовых вручил подарок. Прослезившись, она поцеловала парня. А потом поцеловала Джелли, и он залился краской.
Итак, я получил шевроны. Джелли оставил меня в должности заместителя командира секции. Я не обрадовался, не дело это – прыгать через ступеньки. Мне бы послужить комодом, а я из ланса и замкомода скакнул в капралы и замкомсекции. Но я отлично понимал, какими соображениями руководствуется Джелли. Он хотел, чтобы все продолжалось как при лейтенанте, будто тот по-прежнему с нами. А значит, командиры отделений и секций должны оставаться на своих должностях.