«Гражданство – это мироощущение, состояние ума, эмоциональная убежденность в том, что целое больше части… И что часть должна испытывать скромную гордость, жертвуя собой ради существования целого».
Я по-прежнему не знал, хочется ли мне собственным телом заслонить дом родной от бедствий, которые несет война. По-прежнему при десантировании меня люто колотил мандраж, и это, скажу я вам, было всем бедствиям бедствие. Но по крайней мере я теперь понимал, о чем говорил подполковник Дюбуа. Мобильная пехота – это мое, я принадлежу ей, и мы с ней одно целое. Я пока слабо представляю себе, что такое патриотизм. Он слишком велик, его не охватишь взглядом. Но мобильная пехота – моя среда обитания. Она мне заменила семью. Раньше у меня не было братьев, а теперь они есть. Даже с Карлом я не дружил так, как с этими парнями. Расставшись с ними, я просто-напросто пропаду.
Так почему бы не пойти на сверхсрочную?
Ну допустим. И все-таки, как насчет офицерской карьеры? Может быть, это не такая уж и чепуха? Пожалуй, я могу представить себя на двадцать лет старше – с орденскими планками на груди и в домашних тапочках, как описал Туз. Или вечерком в Доме ветеранов мы с бывалыми людьми предаемся воспоминаниям. Но офицерская карьера? Помнится, как-то на посиделках Эл Дженкинс заявил: «Я рядовой! И меня это вполне устраивает! От рядового ничего не ждут. Зачем идти в офицеры? Или хотя бы в сержанты? Ты дышишь тем же воздухом, что и они, лопаешь те же харчи, прыгаешь на тот же грунт, но голова у тебя при этом не болит».
Наверное, Эл был прав. Что мне дали шевроны, кроме бесконечных нахлобучек?
Тем не менее я знал: предложат сержантское звание – не откажусь. Да и хотел бы отказаться, кто бы мне позволил? Нет у каппеха такого права. Он идет, куда прикажут, и бьет, на кого покажут. И не спорит, когда его повышают по службе.
А впрочем, это не мой случай. Мне ли мечтать о том, чтобы сравняться с лейтенантом Расчеком?
Прогуливаясь, я вдруг обнаружил, что ноги будто по собственной воле привели меня к школе кандидатов в офицеры. По плацу трусцой бегала рота кадет – совсем как мы в лагере имени Карри. Пригревало солнышко, и было уютно, почти как на посиделках в десантном отсеке «Роджера Янга». Я-то свое отбегал в учебке, а что до строевой, то на корвете мы маршируем только до тридцатой переборки. Моя муштра осталась в прошлом.
Я полюбовался кадетами в пропотевшей форме, послушал оравших сержантов. Все как в старые добрые времена. Тряхнув головой, я двинул к казарме отпускников. Там вошел в офицерское крыло, разыскал комнату Джелли.
Он был у себя – закинув ноги на стол, читал журнальчик. Я постучал в дверной косяк. Джелал поднял глаза и прорычал:
– Чего тебе?
– Сержант… То есть лейтенант…
– Не телись.
– Сэр, я хочу подписать контракт.
Он убрал ноги со стола.
– Подними правую руку.
Джелли привел меня к присяге и из ящика стола вынул бумаги. Мой контракт был уже готов, он ждал только моей подписи, а ведь я ни словечка не сказал Тузу о своем решении. Каково, а?
Бесспорно, лишь справный моряк может стать офицером военного флота… Но еще он должен быть джентльменом с широким образованием, утонченными манерами, безупречной вежливостью и отменным чувством собственного достоинства… Малейшая заслуга подчиненного не ускользнет от его внимания, пусть даже наградой будет единственное слово похвалы. И напротив, самый пустяковый проступок не останется безнаказанным.
Сколь бы ни были справедливы отстаиваемые нами политические принципы… абсолютный деспотизм – вот что должно управлять нашими кораблями.
Верю, что теперь вы полностью осознаете громадную ответственность… Мы обязаны наилучшим образом распорядиться тем, что у нас есть.