Пересечение вселенных. Трилогия

Петро…, - обратился Юрий мыслями к лешему-алкоголику. — Отличный был столяр, только слабохарактерный и этим все пользовались. Начальство — принуждая работать без выходных и нагружая левыми заказами. Он делал уникальные двери для больших людей, от которых ему тоже кое-что перепадало. Жена Галя, которая вместе с тёщей и детьми верёвки из него вила. И все немалые доходы краснодеревщика доставались ей. А добродушный Петро был добровольным рабом на галерах семейной ладьи. И он был всем доволен. Но всё рухнуло, когда от тромба вдруг умерла его жена, а Петр, от тоски по ней, стал запойным пьяницей. Оказывается он любил свою шумную и всем недовольную Галю. С работы его вытурили на пенсию — чтобы ценную древесину не портил. Да и из жалости — боялись, чтобы свои некогда золотые руки пилой не оттяпал. И Петро пил уже дома, благо — руки имелись, как и неутолимая жажда. А когда сыновья женились, они подсунули вечно пьяному отцу доверенность, продав их четырёхкомнатную квартиру и поделив между собой деньги — на ипотеку, а отца вывезли на дачу. Тому ведь всё равно где квасить. Дача вскоре сгорела — от его же не затушенной сигареты. И Петр лишился как последнего пристанища, так и собаки, прибившейся к нему и ставшей его единственным другом. Не стало и документов, дающих право на пенсию. Он и сам-то лишь чудом остался жив — сосед-доброхот вытащил его из огня, рискуя жизнью. Лучше б не рисковал — куда ему было идти? Петро даже не знал, где теперь обитают его сыновья. Оставалось одно — бомжевать.

"А чего ж? — решил Петро. — Люди как-то живут без домов, проживу и я, сколь смогу. А не смогу — и горевать будет некому". Но он смог. И ему даже стало веселее жить в компании таких же, как он, непутёвых бедолаг. А неудобства и грязь Петро в пьяном похмелье не замечал вовсе. Он быстро катился под откос жизни, пока однажды не остановится совсем. Да и кому он нужен? Однако, несмотря на все постигшие его беды, Петро остался добряком. Он никого не винил в случившемся — только себя, и ничего не ждал от жизни — как бог даст, и никому не завидовал. Говорил: "Под каждой крышей свои мыши. А нам и своих хватает". Жил Петро подаянием, потому что алкогольный тремор и беспробудное похмелье лишили последней способности к осознанному труду. Да и какой это труд? Он такие двери делал! Когда ещё Галя была жива, царствие ей небесное. Помянуть бы надо…

Василий… Это с детства был слишком нервным и чувствительным. Его обижало всё — невнимание к нему родителей, насмешки ребятни на улице и в школе, угнетала собственная бедность, злили попрёки учителей. А как ему ещё учиться, если дома — из-за пьянки родителей — вечно дым коромыслом и полно всяких алкашей? Ни на еду, ни на одежду, ни на учебники денег никогда нет. Его забывали кормить, не заботились об одежде да и вообще не замечали. И мальчишка начал приворовывать — в школе, в транспорте, в магазинах. Надо же ему было как-то выживать. Закончилось всё это колонией для несовершеннолетних, где его образование вора-карманника или ширмача — по-блатному, было успешно завершено.

За время, пока он "исправлялся", Васины нестарые ещё родители померли, отравившись палёной водкой, а их комнату приватизировали шустрые соседи по коммуналке. У молодого Василия, оказавшегося на улице, не было ни прописки, ни работы, ни будущего. А дальше всё как метко сказано в фильме "Джентльмены удачи": "Украл — выпил — тюрьма, украл — выпил — тюрьма. Романтика!" Василию, с его чувствительной натурой, в своё время пойти бы по творческой дорожке — великий актёр или художник вышел бы. Не зря ж он на даче, из которой его председатель вышиб, все стены на досуге изрисовал углем, изображая чудесные пейзажи и фантастических птиц. Да и на зоне зэкам на заказ — для отправки домой — рисовал чудесные картины-открытки на четвертушках бумаги — все ахали. А так уж что вышло, то вышло. Все его послужные регалии были теперь видны на спине и на руках — в виде шрамов и татуировок, и на лице: в виде тика и косоглазия — из-за лёгкого паралича тройничного нерва. Это когда двух его корешей подстрелили из-за… Короче — нет их теперь на свете.

Да уж. Впечатлителен и тонок Василий, потому и Цепной — не по его нервам такая жизнь. А другой не предлагали.

***

Юрий огляделся:

Потемнело. И похолодало. Но вокзальной суеты от этого не убавилось. Часы, стрелки которых исправно вертелись и ночью, чётко делали свою работу — отправляли и принимали путешественников. А странный гнусавый голос продолжал неустанно разгонять людей по платформам.

— Ну, куда сегодня? А то я уже дубаря даю, — сказал Петро. — А выпить-то нету! — хмыкнул он.

— В подвал нельзя — пахан Михайлыч на башли Сиволапа выставит — для общака. А у нас фига в кармане, — сказал Василий так, будто Юрий уже стал ему роднее брата. — Может, на чердак двинем?

— А что на клюв кидать будем? Да и там колотун. — заметил Петро. — Ночью заморозок будет, радикулитом чую…

— Можно и на чердак, — равнодушно согласился Гоша.

— Ну да! Ты молодой, тебя твоя Кришна греет! А мне как без бутылки не помереть там? — посетовал Петро.

— Пойду-ка я по вокзалу прошвырнусь, — поднялся Василий. — Авось подфартит и какой баклан сумарь посеет. Вот и будет Сиволапу на общак. А нам — на клюв.

— Ага, прошвырнись! — согласился Петро.

И Василий, нехотя поднявшись, медленно побрёл в сторону шумящего и гудящего вокзала.

— Авось, повезёт, — пробормотал Петро, провожая его взглядом. А Юрию посетовал: — Летом нам каждый кустик — дом родной. И чего тебе, паря, в мае память не отшибло?

Юрий пожал плечами. Его душа вдруг наполнилась теплом и любовью к этим людям, выброшенным жизнью на обочину всех дорог. Они ведь даже не раздумывали — нужен ли им этот обеспамятевший Сиволап? Коли пришёл, значит, надо помочь — и накормить, и обогреть. Уж как могут. А ведь сколько раз он проходил мимо таких убогих на улицах Москвы, брезгливо отворачиваясь от запаха перегара и ль ощущения… безвыходности, что ли.

— А что это там валяется? — сказал он, указав рукой. — Вроде, деньги кто-то выронил!

— Где? — тут же вернувшись, метнулся Василий к комку на тротуаре. — Точно — пиастры! — просипел он, растребушив его. — Тут больше косарь — и на общак, и на бухло хватит, — радостно сказал он. — Айда, братва, в лабазник!