Сумерки

Земляникина тотчас же принялась хлопотать над Безбородко, старательно и самолично врачуя его, как прописал доктор. Вскоре Иван пришел в себя и стал узнавать не только окружающих, но и интересоваться, что происходит вокруг него. Именно тогда его со всеми предосторожностями перевезли в подмосковное имение Земляникиной, и там стал он, отрезанный от всего мира, поправляться. Неусыпное внимание и бесконечная любовь, коей окружила Ивана Аделаида Павловна, травы, прописанные доктором, а также длительные пешие прогулки и вообще постоянное пребывание на лоне природы сделали свое дело. Безбородко стал быстро поправляться. Петербургская бледность постепенно уступила место румянцу, столь характерному для жителя среднерусской полосы. У Ивана появился аппетит, а после возникло желание помочь вдове поправить несколько запущенное хозяйство. Аделаида Павловна не могла налюбоваться на Ивана, который в высоких сапогах и белой косоворотке ходил около рабочих и деловито наблюдал, как те чинят флигель и перекрывают кровлю крыши. Земляникина даже слышала, как Безбородко переругивался со старшим кровельщиком по поводу экономии железа.

«Пресвятая Богородица, благодарю тебя! — страстно взмолилась купчиха-миллионщица, благодарно возведя глаза к небу. — Наконец-то хозяин в доме объявился!»

А однажды Иван еще более порадовал Аделаиду Павловну. Обыкновенно по вечерам молодой человек и вдова сидели у самовара в небольшой, но чрезвычайно уютной гостиной и разговаривали. После Иван читал что-нибудь вслух, а Земляникина слушала. И вот как-то вечером Безбородко выбрал для чтения только что присланные из Москвы вместе с нарочным, специально посылаемым за книгами, не любимого купчихою Бальзака, а доселе неизвестного ей Вильяма Шекспира.

«Что сие?» — поинтересовалась она.

«Это, Аделаида Павловна, прекрасная драматическая пьеса „Ромео и Джульетта“. О любви», — уточнил молодой человек и принялся читать.

Сначала Земляникина слушала настороженно. Никогда ранее ей не доводилось читать пьесы, а только видеть их поставленными на сцене, поэтому чтение Ивана казалось ей чем-то необыкновенным. Затем Аделаида Павловна настолько втянулась, что охотно согласилась на предложение Ивана, дошедшего до сцены признания Ромео в любви к юной Джульетте, прочитать сцену в лицах. Земляникина и Иван сели бок о бок и принялись сначала тихо, а затем все громче и выразительнее читать: молодой человек за Ромео, а купчиха за Джульетту. И настолько это у них натурально получилось, что в один момент они, почувствовав непреодолимое влечение, сцепили руки. Словно молния ударила в пальцы, пробежала по ладоням и выскочила в самом сердце. Одновременно прервав чтение, они посмотрели друг дружке в глаза и поцеловались. Это был самый нежнейший поцелуй, какой только бывал у Аделаиды Павловны. Он длился, казалось, бесконечно долго. Иван чувствовал, как сладостный мед проникает в него, растворяясь и опутывая некогда мятущееся сердце тяжелой липкой оболочкой, закрывшей его от жизненных тягот, к которым сердце молодого человека всегда было особенно чувствительным.

В начале мая, когда природа принялась окончательно цвести после зимней спячки, Земляникина заметила, что Ивану стало немного скучно вдали от общества, от городской суеты. И тогда Аделаида Павловна решила вывезти молодого человека в Москву, дабы немного развлечь его. Сама она частенько уезжала из имения по делам, но всегда возвращалась, пусть даже и поздней ночью, обратно, никогда не оставляя Ивана без присмотра. Сам же Безбородко ни разу, как приехал в имение, не уезжал из него.

Ранним воскресным утром коляска, запряженная на английский манер парой лошадей, подъехала ко входу. Аделаида Павловна и Иван, одетые в легкие летние платья, вышли и уселись в нее.

— Ну, миленький мой, в Москву, — весело сказала купчиха, глядя на Ивана.

— В Москву! — откликнулся тот, так же весело и беззаботно улыбаясь.

Коляска быстро покатила по дороге меж лугов и полей, лишь изредка углубляясь в небольшие березовые рощицы. Уже с утра парило.

— Видимо, быть грозе, — констатировал молодой человек.

— Да, вероятно, — согласилась с ним купчиха-миллионщица. — Хочу тебе новомодную диковинку показать, миленький мой, — гордо сверкая глазами, сказала Земляникина. — Ныне привезли из Германии. Фотография называется. Открыли на Лубянской площади напротив фонтана салон, где можно сделать фотопортрет. Как было бы замечательно нам с тобою портрет этот самый от фотографии получить. Говорят, будто на фотографическом портрете люди как нарисованные. И все четко так, сидят, будто живые. Правда, замечательно?

— Правда, — с улыбкой согласился Иван, ослабляя шейный платок. — Только очень уж парит. Не избежать нынче грозы, — озабоченно проговорил он, с беспокойством поглядывая на небо, в котором не было ни единого облачка.

— А это в Москве всегда так в мае делается, — отмахнулась Земляникина. — Как май, значится, так жди грозы.

Вскоре коляска, проехав Тверскую заставу и обогнув Триумфальные ворота, пошла кружить по Садовому кольцу, подбираясь к самому центру Москвы, к Лубянской площади. Немного проплутав, а потом еще промчавшись вдоль бульваров, Иван и Земляникина подкатили к недавно открывшемуся фотографическому салону. Безбородко помог даме выйти и галантно открыл перед ней стеклянную дверь. А навстречу уже спешил ловкий малый, подстриженный и причесанный под «француза».

— Просим, просим. Только вас и ждали-с, — скороговоркою пропел он, распахивая перед пораженными Аделаидой Павловной и ее спутником широкие двери в огромный зал.

Посреди зала стоял на треноге удивительный инструмент, именуемый фотографическим аппаратом. К гостям вышел мастер фотографического портрета, месье Жорж, молодящийся господин, одетый с иголочки. Он усадил пару в удобные кресла, стоявшие перед треногой с инструментом, велел малому принести кофе, а сам начал долго выбирать позы, затем освещение, а после еще и настраивать свой удивительнейший аппарат. В течение этого времени Иван и Аделаида Павловна должны были сидеть неподвижно. Зато потом за терпение они были вознаграждены кофе и пирожными.

Когда пара вышла из новомодного салона и уселась в коляску, Аделаида Павловна приказала ехать обедать. Обедали в трактире Гурина, что на Охотном ряду. Это был старинный трактир, открытый еще в начале века, в котором все блюда были исключительно русские и обильно-сытные. Оттого-то трактир Гурина столь славен был среди купечества, гулявшего в нем с утра до ночи. Земляникину в прошлые годы частенько водил в этот трактир покойный муж, считавший, что нет ничего важнее для делового человека, чем плотный обед в обществе. Иван отметил про себя, что многие присутствующие в трактирном зале были знакомы Земляникиной.

Едва пара уселась за стол, как откуда-то ни возьмись к Аделаиде Павловне подошел высокий и плотный молодой мужчина с лихими вихрами.