Сумерки

«В Петербурге-то на полатях уж не полежишь, бока на печи не погреешь», — говаривали приезжие со всех концов Российской империи.

Безбородко любил паровозы, любил путешествовать по железной дороге. Ему хорошо спалось и дивно смотрелось в окно на проплывающие мимо забытые Богом полустанки и небольшие деревеньки, где вечерами можно было рассмотреть огоньки свечей, но чаще бедняцких лучин. Эти самые огоньки были такими родными и уютными, что у молодого человека от их вида щемило сердце. Но лучше всего Безбородко спалось при мягком покачивании вагона под стук колес. Он так и проспал бы конечную станцию, но кондуктор в форменной куртке заранее предупредил его о прибытии в столицу. Иван потянулся, встал с постели и почувствовал, что не просто отдохнул, но готов к тяжкому бремени боя, кое он взвалил на себя в Москве в маленьком особнячке на Большой Бронной, пообещав бывшему станционному смотрителю Серафиму Колобродову, помещику Залежеву и купчихе-миллионщице с золотым сердцем Аделаиде Павловне Земляникиной остановить ужасного вурдалака.

Однако прекрасное расположение духа разом улетучилось, едва молодой человек сошел с паровоза и ступил на столичный тротуар. Кругом него кружили клубы паровозного дыма, смешанного с извечным петербургским туманом, имеющим какую-то свою, отличную от других городов, затхлость и запах. Все это давило и принижало Ивана. Ужасное предчувствие разом наскочило на грудь и залихорадило тело.

Безбородко с непривычки закашлялся, достал и вытер губы белоснежным носовым платком, перекинул маленький чемодан из одной руки в другую для уверенности и направился нанимать извозчика. Уже через час он сидел в гостиной добрейшей тетушки Аглаи Ивановны, а прислуга Дуня, крепкая, высокая баба, торопливо накрывала на стол.

— Да что же это, Ванюша, ей-богу, не пойму тебя? — уже в который раз восклицала тетушка Безбородко, пытливо глядя на племянника, одетого, по ее выражению, «будто самый записной франт». — Чего ты вдруг вернулся? Аль не понравилась купчиха? — со все возрастающей тревогой спросила она.

— Нет, тетя, все хорошо. Это Аделаида Павловна меня сама сюда послала, — успокоил Аглаю Ивановну молодой человек. — По делам я приехал. По делам.

— А, — протянула успокоенная тетушка. — Тогда конечно, тогда все понятно. Ну и хорошо. И хорошо, что приехал. И хорошо, что при делах. Как, думаешь, жениться на Аделаиде-то Павловне? — хитро прищурив глаз, не утерпела и спросила она.

Иван только плечами пожал.

— Так-то тоже нехорошо, — принялась поучать его тетушка. — А то еще слухи пойдут всякие.

— Какие слухи? — преувеличенно беспокойно спросил Безбородко.

— Ну разные такие слухи, всякие. Про тебя и про Аделаиду-то Павловну. Да что ты ко мне пристал словно банный лист со своими слухами! Ко мне, кстати говоря, Софья Семеновна на днях заходила, — ловко перевела она тему разговора. — Вместе с товарищем твоим, этим лохматым, художником.

— С Ломакиным, — обрадованно подсказал молодой человек.

— Именно с ним! Бедняжечка Сонечка уж совсем с ног сбилась доставать из долговой-то ямы своего папеньку. Но говорят, что его превосходительство ныне уже сам выходит.

— Как выходит? — не поверил Иван. — Так что же я! — захлопотал он, вскакивая со стула. — Что я тут сижу. Надо бежать. Тетушка, я к Гавриловым побежал, — крикнул Иван, на бегу натягивая пиджак и выскакивая из квартиры.

— Вот неугомонный, — заметила ему вслед Аглая Ивановна. — Купчиха-то Земляникина… — обратилась она к вошедшей Дуне с неизменным спутником своим — самоваром.

— Ну, — низким голосом поддакнула, уставившись на хозяйку, Дуня.

— Ванюшу в столицу по делам послала, — продолжала со значением в голосе тетушка Безбородко.

— Ну, — снова повторила монотонно прислуга.

— Да ну тебя, — отмахнулась от нее Аглая Ивановна. — Только и знаешь, что мычишь, как корова. — Она высунулась в окно. — Ваня! Тебя к ужину-то ждать? Аль нет? Что?

— Нет, не ждите! — крикнул в ответ, садясь на проезжавшего мимо свободного извозчика, молодой человек. — Гони на Сенную площадь, — приказал он.