— Сдаётся мне, тебя прислала хозяйка особняка, о усерднейший из услужливых управляющих? — вервр передразнил Эмина, выражая мысли на южный манер, витиевато и чуть нараспев. — Но напрасны сии сладкие песни, не ступлю я в сад и не отведаю дивный крапивный суп нобы Номару. Эй, как тебе самозваный ученик Номы, этот Дорн с севера? Бестолочь или совсем бестолочь?
— Он будет лекарем, так сказала Нома, а своё скромное мнение я оставлю при себе. Мы едва смогли избавиться от рьяного усердия сего ноба, покуда князь не пошел на него войной или не сбежал, уж и не ведаю, что случилось бы скорее, учитель… Ному печалит ваше упрямство, хотя я прилагаю усилия, чтобы отвлечь её, — Эмин зашептал, склоняясь к подвижному уху вервра и щекоча его дыханием. — Нома убивается и думает, что вы таите обиду. Что вы не можете простить ей…
— Не так. В мире ничтожно мало людей, перед кем я полагаю себя действительно виноватым. Но даже у них я не готов просить прощения! Это бессмысленное действие, нацеленное на самоуспокоение. Духовная анестезия.
— Простите? Ан-атэ…
— Не усердствуй. Мы, бесы, разносчики звукового мусора: ругательств, идиом, восклицаний, терминов… В вашем мире не прижилась вера в обычном её фанатичном варианте. Но кто-то из бесов затащил и сюда слово «спасибо», то есть пожелание лентяям быть спасёнными богом без личных к тому усилий. Хотя здесь словом пользуются реже, чем понятным и логичным «благодарю». Нерв, стресс, реакция, азарт… ты ведь слышал нечто похожее? — вервр перебрал искажения, обычные для основных диалектов. Усмехнулся и добавил: — Я обычно знаю исходник звучания и смысла, поскольку помню, откуда приплыл мусор. Но вот риск и тест… даже я начисто забыл, где их родина. Мы таскаем в зубах привычные слова, как собаки таскают кости. И бросаем, обглодав. А люди подбирают.
Надолго установилось молчание. Заря сохла и спекалась коркой на тёмном небе. Слабый восточный ветерок был ровным, как ленивый прибой, он усердно наносил пыль звёзд на небосвод — выше, гуще… Всё это видел Эмин, и за его молчаливое созерцание слепому вервру хотелось свернуть южанину шею. Но вервр лишь глубоко вздохнул… Розы двадцати ранних сортов отчаянно благоухали близ каскадных фонтанов, купались в тумане брызг.
— А что тот Дорн говорил о семье, о жене? Они ладят?
— Учитель, вам должно быть совестно так упорно менять тему и так беспричинно уклоняться от ответа, — вздохнул Эмин. — Нома опять плакала. Она хочет верить, что вы её дому — друг. Но вы бываете в Корфе каждый год и неизменно ночуете тут, под стеной. Она даже это приняла и просила меня построить вне сада беседку… которую вы не пожелали заметить и посетить. Это жестоко. Нома просила передать: кролики усадьбы в вашем распоряжении. Если дело в них, кушайте хоть сырыми, хоть…
— А пошёл-ка ты вон, — обозлился вервр. — Ох и распустил я вас! Всех вас. Где Ана? Шляется по вечернему порту. Где Бара? Таскается следом, оберегая. Где его старый учитель? Хвастается Барой в самом шумном кабаке. Где Нома? Рыдает по неубитым кроликам и их неубийце… Я устал от предсказуемости людской. Убирайся, я сейчас опасен.
— У вас кончики волос отливают багрянцем, — сообщил Эмин восторженным тоном безнадёжного во всех отношениях синего ноба, наблюдающего редчайший феномен. — Впервые созерцаю гнев беса! О, волна цвета разрослась до ширины в полпальца… исходит свечение. Пожалуй, волосы Бары, когда он достигает боевого вдохновения, и вполовину не так ярки. И оттенок иной. Там вспыхивает мгновенная белизна, и алость — лишь ее след на дне глаза взирающего. А вот ноб Донго имеет гнев схожего тона, как я заметил.
— Убирайся, — прорычал вервр.
— Однако же мы не наблюдаем ни упомянутого в летописях удлинения клыков беса, ни заострения ушей, — тем же тоном вещал Эмин, почти кусая ухо и сопя совсем рядом. — Поразительно… ваш голос создаёт волну страха. Так, изменения формы ногтей в сторону когтей я не отмечаю. Но цвет кожи и подвижность ушей…
Вервр взрыкнул ниже, злее. Сгрёб в охапку неуёмного ученика, в несколько прыжков переместил его к калитке и пинком отправил в сад. Только так удалось прекратить поток слов.
— Нашёл подопытного беса, вот же… синюшный заморыш, — ещё хотелось шипеть от злости, но в носу уже нестерпимо щекотало от смеха.
Вервр отвернулся и стремительно отбежал к прежнему своему месту. Если Эмин поймёт, что на него не могут злиться — всё, и остатков уединения не сохранить. Вервр глубоко вздохнул и успокоился. Вслушался в город. Где-то очень далеко шалит и веселится Ана. Пусть… она впервые за долгое время так беззаботна. Она рассказала Баре, как ужасно потерять стариков и не отомстить. И выслушала, что ещё страшнее заживо похоронить близких: люди вот они, ходят и говорят, но только ты в них больше не узнаешь отца и мать. И остается бежать без оглядки, чтобы не свихнуться от отчаяния и боли. Ведь предали себя, память славного деда, честь рода… и всего-то за ничтожное золото! Холодное, не дающее радости — оно ведь только и умеет разжигать жажду. Неутолимую…
Обменявшись историями, Ана и Бара помчались в город. Им на плечи не давит то, что не сбросить, изложив в словах — собственные деяния, вписанные в историю мира. Решения, которые приняты и исполнены… и даже сейчас ты не знаешь, как бы поступил, поверни время вспять.
Белокаменная стена жжёт затылок. Больно… помнить больно. И от памяти нет лекарства. Забвение — не лечит, вервр испробовал и знает: отказ от прошлого был худшей из ошибок. Отказ породил Рэкста… А Рэкст принимал решения быстро и исходил из логики. Иногда он делал то, что несло пользу людям и миру. Абстрактную пользу — и конкретные смерти. Вот хоть история гордого князя, чей бронзовый памятник украшает площадь не так далеко отсюда. Великий человек, — таким его изображают даже лучшие летописцы, синие нобы вроде Эмина, способные думать своим умом, прозорливые и любознательные. А что помнит Рэкст, убийца князя? Властолюбивого, азартного и жестокого правителя, жаждущего разжечь величайшую из войн в истории этого мира и уничтожить всех носителей золотого дара вне своего рода — чтобы стать единственным и укрепить закон кровного наследования. Чтобы история пошла по пути, который полагают самым общим, торным. Чтобы наука стала погонщиком разума, а душа увяла и оторвалась от корней, которые и у человека, и у природы — в земле. В земле, а не в каменных городах. Последнюю фразу вервр помнил точно, ведь так сказал друг Тосэн. Атл-воин, который бы тоже не позволил азартному князю идти, прорубаясь сквозь жизни людские — как сквозь неуместный на тропе кустарник…
Благом или злом было убийство князя? Этот мир не так богато дарит семьям детей, чтобы их — в бой, год за годом, до полного вымирания сел и целых долин.
— Не помогает, — поморщился вервр и отодвинулся от ограды. Лёг на спину, в чахлую траву дорожной обочины. — Логика бесов. Логика людей… логика вообще — не помогает!
— Вам так плохо, чтимый Ан?
ebooksa