— Ка-акие переводы?
— Переводы историй семей, — уже строже добавляет Долорес Михайловна, и я демонстрирую космическую тупость вопросом «Каких?»
— Арсеньев, ты, говоря языком моей дочери, «прикалываешься»?
За следующую секунду у меня в черепе будто рождается сверхновая. Я вспоминаю о задании по семьям, и как мы с Валентином обещали друг другу прислать текстовые варианты, дабы подготовиться к переводу, и как Артур Александрович ничего не прислал и ничего не сделал — от слова «совсем».
Под конец мои извилины услужливо воскрешают файл с названием «Генел.», который Валентин скинул накануне, и пожар стыда в животе разгорается окончательно.
— Не-не, всё путём. Не забыл. А можно нас в конце?..
— Арсеньев, ты готов или нет? — Долорес Михайловна руками пытается вытянуть ткань, зажёванную молнией. Лицо её краснеет от усилия, и слова вываливаются по одному, как кирпичи из багажника: — Ты тормозишь… весь… весь…
О, да, всех семерых человек.
Валентин выходит из-за парты и встаёт у доски, под красными фонариками. В мою сторону он нарочито не смотрит.
— Э-э-э, готов, но живот…
Багровость на лице Долорес Михайловны достигает критического максимума.
— Живот — не голова. — Она отпускает ткань, переводит дыхание и тоном, не терпящим возражений, спрашивает: — Кто первый?
Валентин с неким вызовом кивает на меня, и я мычу что-то невразумительное.
— Арсеньев! — перебивает Долорес Михайловна. В голосе её звучит «Не доводи до кипения!»
Сердце замирает, желудок скручивается.
Тело, будто само, встаёт и подходит к доске. Разворачивается на 180 градусов. Язык облизывает потрескавшиеся губы, горло прокашливается-прочищается.
— Эм-м-м-м… Арсеньевы — это из старых семей, м-м, дворянских…
Я делаю паузу и виновато смотрю на Валентина.
Секунда. Вторая.
Он переступает с ноги на ногу и, к моему облегчению, нескладно повторяет фразу на китайском.