Шустрый капитан согнулся и поводил над коробкой пронзительным взглядом. Не касаясь находки руками.
– Как вы думаете, здесь кто-то был? Я имею в виду – кроме Шурки.
– Кружок у нас по средам в 18.30… Обычно я прихожу минут за пятнадцать, ребята некоторые уже к этому времени тоже подходят…
– Любят, значит, историю… А в тот раз?
– В тот раз меня позвали к телефону, замдиректора сама заскочила. Я пошел. Дверь оставил открытой – все равно в музее никого, кроме своих.
– А замдиректора? Осталась?
– Да нет, зачем? Мы с ней вместе пошли. Телефон в приемной, у директора. Она на свое место вернулась, она там сидит, в приемной.
– Угу…
– Я сторожа спрашивал уже: он у нас на воротах после шести вечера. Он сказал, точно не помнит, во сколько Шурка пришел, но, говорит, как обычно. Значит, немного раньше половины шестого. А двое ребят, наверное, уже после него явились – я с ними в коридоре встретился, когда шел из директорской.
– А сторож насчет них что говорит?
– Он точно не помнит, кто раньше, кто позже.
– У вас в музее журнала нет, посещения не отмечают?
– Для взрослых есть. А ребят не отмечают. Они ж не на работе…
– М-да… Ну ладно. – Следователь подошел к кровавому пятну на полу и, кряхтя, опустился на коленки рядом с ним. Покрутив головой во все стороны, изогнувшись, заглянул под стеллаж, нависающий низко над полом.
– Черт, ничего не видно! И шея затекает. – Выпрямившись, следователь вынул из кармана полиэтиленовый пакет, надел его на руку и, заняв снова крайне неудобную позу низкого старта, засунул руку в пакете под стеллаж.
– Угу. А вот и орудие преступления. Что это, как вы думаете, Олег Владленович? Нож или кинжал?
Пашков в изумлении уставился на предмет, который осторожно держал в руке следователь Адашев.
Вместе они подошли к письменному столу, приткнутому в уголке. Пашков зажег настольную лампу, расстелил первую попавшуюся карту изнанкой вверх, и следователь аккуратно выложил предмет из пакета.
Лезвие, испачканное в крови, побурело. Но пятна не портили впечатления; это было незаурядное и очень красивое орудие убийства: длиною чуть меньше мальчишеского локтя, изящный, но не тонкий, с широким лезвием – то ли нож, то ли кинжал. Черенок из светлой кости крепился на лезвии двумя винтами, посередине рукояти красовалась фигурная накладка из металла, изображающая что-то вроде волка, только какого-то странного…
– Волк. Только из шкуры вылез, – вполголоса произнес Адашев. Быстро взглянул на Пашкова и нагнулся к кинжалу, чтобы рассмотреть поближе. На верхушке черенка он заметил какие-то выпуклые буквы.