Примерочная была в невообразимом состоянии, салон — не намного лучше. Украшения, окурки — Вероника курила периодами, но когда у нее наступал очередной период, она курила беспрерывно — и старые туфли на высоком каблуке валялись среди огромных развернутых как на выставке отрезов абрикосово-желтого шифона, розового крепдешина, белого батиста, желтой майи и шелковых тканей с крупными узорами.
Мария подумала мимоходом, что все это чаще всего отвергалось взыскательными клиентами и, стало быть, было развешено здесь во всем своем великолепии совершенно напрасно. Легкие тонкие ткани, их так трудно аккуратно свернуть. Бросив взгляд на часы, она поняла, что основательную уборку придется отложить до утра.
Она прошла через холл и зашла в комнату портних, где все было более-менее в порядке, а затем в ту комнату, где сама она проводила большую часть времени — длинную светлую комнату с огромным столом для раскроя тканей. На этот стол она положила сегодня большой рулон фая, предназначенного для свадебного платья Камиллы Мартин. Она погладила рукой нежную ткань, подумала о том, как приятно будет с ней работать и почувствовала, как усталость отступила, стала вытесняться радостным ожиданием.
Она тихонько напевала себе под нос, переодеваясь в платье цвета морской волны с белым цветком на груди. На улице стоит весна, хотя она и не успела заметить этого раньше. Сегодня она пойдет в какой-нибудь приятный маленький ресторанчик, скоро за ней придут, а потом проводят домой. Они могли бы подняться сюда наверх.
Нет, пожалуй, не стоит. Это не ее собственная квартира — госпоже Арман это, возможно, не понравилось бы. Она была так любезна, разрешив ей пожить здесь — но такое поведение она бы точно не одобрила. Кроме того, такое количество народу имеет ключи от ателье — здесь они все равно не смогли бы чувствовать себя в полной безопасности.
Как и хотела Мария Меландер, ровно пять часов спустя ее проводили до подъезда на Шелегатан, но не дальше. И только поднявшись по первому пролету винтовой лестницы с ее крутыми ступенями, она вдруг с ужасом ощутила, как бесконечно одинока она в этом пустом здании. Аптека не имела ночного дежурства, а все остальные обитатели дома исчезли — это происходило так постепенно, что она даже не отреагировала, когда съехал последний сосед. С другой стороны, ей не приходилось выходить из дома так поздно в последние несколько недель.
На улице было ужасно темно — она никогда не думала, что в Стокгольме майской ночью может быть так темно. Сквозь лестничные окна можно было различить глухую стену с другой стороны двора и — поскольку дом был построен под углом — пугающее нагромождение пустых окон. Это было все равно, что смотреть в глаза мертвому. Слабое освещение на лестничной клетке, за которым давно уже никто не присматривал, было бледным, жутковатым, на каждой двери виднелись светлые прямоугольники в тех местах, где раньше были привинчены таблички с именами хозяев, а за дверями скрывались пустые заброшенные квартиры.
Она понимала, что глупо так переживать и бояться, что если даже она одна в доме, нет причин для такого идиотского страха. И разумеется, она одна!
Но она помнила, что входная дверь все это время была открыта, и она дрожала всем телом, так что ей с трудом удалось вставить ключ в замок. Войдя в холл, она остановилась, прислонившись к стене, и вдохнула запах ателье — запах пудры, духов, слежавшихся тканей, пота, табачного пепла и яблок. В темных помещениях ателье царила гробовая тишина. Впервые в жизни ей захотелось поскорее добраться до кухни и своей маленькой каморки.
Однако, уже лежа в постели, она никак не могла заснуть. Усталость вновь навалилась с удвоенной силой, болела спина, болели ноги, под закрытыми веками мелькали искорки. Она не хотела лежать и думать, она более всего на свете хотела заснуть и проспать те немногие часы, оставшиеся ей до звонка будильника. В конце концов, уже совсем на рассвете, она забылась тяжелым тревожным сном, и жутковатые картины, являвшиеся ей, только измучили ее, не принеся отдыха.
когда она проснулась, светлые косы разметались, а челка прилипла ко лбу. Она попыталась вспомнить, что же ей снилось и почему это было так страшно.
Длинный коридор и много комнат — длинные ряды пустых комнат. Она бежала, бежала — из одной в другую, из одной в другую. И вдруг перед ней возник какой-то мужчина. Один лишь силуэт, без глаз, без лица. И он вдруг заговорил с ней: «Я не хотел этого». Это был голос ее отца. «Я не хотел этого. Но мы постараемся справиться с этим». А затем она услышала свой собственный голос: «Я никогда не справлюсь с этим, я никогда не справлюсь, никогда, никогда». Она шила и шила, белая нитка без конца запутывалась, время шло и шло, она то и дело колола пальцы об иголку, толстую, как шило, и шву не было конца, потому что она шила длинный-предлинный шлейф, и он змеился по полу сквозь открытую дверь и вниз по грязной запущенной лестнице. Время шло, часы тикали…
Она села в кровати и посмотрела на часы. Половина четвертого. Можно вставать и начинать уборку.
Халат из синего бархата, мягкий и изящный, достался ей, потому что она неудачно выкроила пройму. Выпив стакан апельсинового сока, почистив зубы и наскоро собрав волосы на затылке, она принялась за уборку.
Она с каким-то остервенением подметала пол, вытряхивала пепельницы и сматывала рулоны ткани. Лучше работать, чем лежать и думать или видеть непонятные и страшные сны. Она с удовольствием оглядела ателье, которое снова приобрело аккуратный и презентабельный вид.
Наконец осталось прибраться только в той комнате, где она сама работала, и она поставила на огонь кофейник, прежде чем взяться за нее. Воздух в комнате был затхлый и душный, она поспешно открыла окно напротив двери в холл. Вдоль одной длинной стены, как и в большинстве помещений ателье, находились полки с тканями, а рядом — дверь в большую швейную комнату. У противоположной стены стоял огромный рабочий стол Марии длиной почти в два метра.
На столе лежал белый материал, из которого она собиралась кроить платье для Камиллы Мартин.
Но…
Мария замерла на месте, в испуге и растерянности.
Разве так она оставляла ткань накануне вечером?
ebooksa