— Мне этой ночью приснился очень странный сон, — сказала Мария, и Палле ловко и привычно выспросил у нее все детали ее жутковатого сна.
— Ты говоришь, что у него не было лица. Что ты имеешь в виду? У него был провал на месте лица или что?
— Скорее, как туман. Нечто неуловимое.
— Тогда откуда ты могла точно знать, что это твой отец?
— Я… даже не знаю. Но я была уверена, что это он — как бывает во сне. Но в какой-то момент мне показалось…
— Твой отец жив?
— Мой отец? Нет… он давно умер.
— А этот шлейф, который ты бесконечно шила — что это был за шлейф?
— Это был шлейф к свадебному платью.
— Твоему собственному?
— Нет-нет. Наверное, к тому свадебному платью, которое у нас вчера заказали.
— И которое ты боишься не успеть вовремя закончить. Вся эта часть сна указывает на стрессовое состояние, гонку со временем — поэтому часы все тикают и тикают. Мой диагноз — ты переутомлена и измучена работой.
— Да, наверное, ты прав. Но я вовсе не переутомлена шитьем — я вообще-то закройщица, и я не прошила ни одного стежка с тех пор, как училась на портниху дома в Бергарюде и в Векшё.
— Ага, значит все дело в прошлом. Ты жила тогда в доме своих родителей? И твой отец был еще жив?
— Да, первый год. Но не… потом.
когда приехал Кристер Вик, Палле чувствовал себя, как рыба в воде, и Мария к тому времени уже более-менее пришла в себя. Комиссар прервал их разговор о снах, и все трое пошли в комнату закройщицы, где тело Вероники Турен в розовом костюме и окровавленной блузке лежало на столе целиком открытое глазу после того, как Мария в страхе уронила переливающуюся белую ткань на пол.
Упорно глядя на Кристера и избегая смотреть на мертвую, Мария сумела сохранить свое недавно обретенное спокойствие и дать более-менее связный и подробный отчет о своей ужасной находке.
— Вы сказали, что она была прикрыта тканью? Вы можете показать нам, как это выглядело?
Руки Марии дрожали, когда она подняла объемный шелковый сугроб и с Опаской опустила его на тело Вероники, но пальцы ее сами собой привычно драпировали и закладывали складки, и вот уже труп, лежащий на столе, был буквально похоронен под охапкой переливающейся ткани.
— Стало быть, весь рулон ткани был полностью развернут, но вы говорите, что когда вы уходили из ателье в восемь часов вечера, все было не так.