Предупреждая ваше сочувствие, отмечу, что нынешний жилец, сменивший старого холостяка счетовода, наконец женившегося и съехавшего в Кузбасс, специально выбрал такое место, позволявшее ему быть в полном уединении, при том не в лесной глуши, а в столичной гуще, что, согласитесь, не так легко обеспечить за небольшой капитал. Если растянуть занавески и закрыть дверь, казалось, находишься в утробе какого-то гигантского дремлющего животного. Попади он, подобно ветхозаветному пророку164, в утробу доброжелательного кита, то бы не стал особенно возражать.
Нередко человек, желавший уединения, получив его, как дитя игрушку, быстро от него устает. У нашего же героя тяга к одиночеству с годами все упрочнялась, сделавшись основой натуры. Не к тому эффектному одиночеству, глупому, полному ложной гордости, от которого ломит зубы, но одиночеству Алисы в Стране Чудес165 — человека, окруженного торжеством абсурда.
Иной раз, возвращаясь мыслями к прежней жизни, он недоумевал, как вообще мог существовать в безумной тесноте коммуналки, да еще в одной комнате с женщиной — милой, кажется, но такой чужой ему нынешнему, о которой он мало думал. Варенька, кажется, ее звали… Или не Варенька? Может, Машенька? Ольга или Ирина? Сумочка, помада, резная рыбка…
— Господи, да откуда ж они — эти Ольга, Ирина, Маша? — мучительно вспоминал он, массируя виски пальцами. — Три сестры, верно? Чехов Антон Павлович написал. А ее как звали? Лиф атласный, полосатое платье, пузырек лавандовый на комоде… Пусть, впрочем… Что за разница мне теперь?
В конце концов, он как мог возместил ей свое предательство. Ведь предал же он ее? По сути? Обманул. Сбежал. Но так это сделал, что она не только не осталась в накладе, а даже, наверно, выиграла. Так что заключаем: больше всех он обманул сам себя, а это, миль пардон, неподсудно.
Смутный образ супруги уплыл куда-то, сменившись видением залитого солнцем города. М. облегченно вздохнул и в воображении пошел по нему, касаясь рукавами прохожих.
В итоге он больше часа просидел в неподвижности, уставившись в одну точку, под кроной безразличного всему дерева, пьющего соки древней, погребенной под толщей новостроя Москвы, где бродят призраки бояр, стерегущих забытые свои клады. Никто не входил во двор и не выходил из него. Верхние жильцы, которых он избегал, кажется, вообще куда-то уехали и уже с неделю не проявлялись. Двери их квартиры сразу шли в переулок, минуя двор, так что встречаться с ними приходилось не часто, что было еще одним плюсом его жилища.
Солнце медленно опускалось, скругляя углы тенями. Сделалось прохладно сидеть на улице. М. стряхнул с себя забытье, развеял воображаемый город, где уже давно сочинил себе дом и сад и башенку с плоской крышей, и поднялся из-за стола, над которым вились бестолковые осы. Одна попыталась усесться ему на лоб, он раздраженно от нее отмахнулся, рискуя быть ужаленным. Но оса пренебрегла хамством, отстала, решив не связываться.
Сделав глубокий вдох, он только сейчас почувствовал, что в горле пересохло и на желудок давит сосущий ком, неудобный как булыжник в постели. Попытавшись вспомнить, когда последний раз ел, М. пришел к тому, что, по-видимому, вчерашним утром. Или не вчерашним, а еще раньше? Нужно было немедленно разобраться с приемом пищи, а то, чего доброго, можно хлопнуться в обморок — это, согласитесь, неудобно и неприлично.
Напившись из-под крана в прихожей и проведя инвентаризацию запасов, он обнаружил: вареное яйцо (сомнительной свежести), луковицу и несколько картофелин на дне корзины — чумазых, зеленоватых, с ростками. Яйцо пришлось выбросить за негодностью, а картофель с луком он запек и съел с крупной как галька солью.
— Надо все-таки сходить за продуктами… надо бы, надо бы сходить… — решил он.
И никуда не пошел, взявшись за оставленный в прихожей толстый журнал в анемично-серой обложке. Вчера он преодолел себя, совершив вылазку к киоску за папиросами, и этот дурной журнал там купил зачем-то. Он и не хотел его брать — просто рассматривал на витрине, а затем как-то не нашелся отказать продавцу, усатому дядьке с черными ногтями, всучившему ему номер «Нового мира»166 с таким видом, будто не купить его преступление.
Хорошо, он станет его читать! Прямо сейчас, не сходя с места! А магазин подождет.
Но, начавшись с редакторской колонки, в которой человек по фамилии Кучерена муссировал вопрос о месте «деревенской прозы» в советской литературе, тот вызвал у М. раздражение. Пропустив вихрастые эскапады о «нравственных ориентирах», затем «о роли труда в сюжете», он все перелистывал, перелистывал, надеясь натолкнуться на что-то стоящее, и в конце концов бросил журнал вслед за безвинной записной книжкой, решительно двинувшись из квартиры. Даже накинул на себя плащ, ругая узкие рукава, хотя и не переменил обувь, оставшись в домашних туфлях.
Однако идти оказалось поздно, за окнами синел вечер и единственным местом, где можно было что-то купить, оставался дежурный магазин Наркомпроса, расположенный через три квартала. Тащиться в такую даль ради провизии?..
— Завтра с утра же займусь покупками, — пообещал он себе, вернулся и обозрел царящий в комнатах беспорядок. — Ну… и приберусь тоже завтра.
Вечером приходили часы той хрустальной ясности, когда мысли и предметы обретают живую резкость, когда кажется, что можешь распутать все тайны мира, хоть клубок Парок — от старика Адама до Второго Пришествия, за которым недалеко и до мирового коммунизма. Это благословенное время немыслимо было тратить на домострой.
Сев за письменный стол, он привычным движением запустил руку в верхний ящик, пошарил и с недоумением заглянул в него. Тот был пуст.
— Странно, куда же они… Ах, господи! — вскричал он, досадуя на себя. — Зачем было жечь?!
Тогда его рука потянулась к нижнему и добыла из него вспушенную вставками объемистую рукопись без заглавия, связанную тесьмой. Какая-то его часть радовалась тому, что все эти докучливые бумажки, от которых, взявшись, не оторваться, безвозвратно сгорели и теперь можно, не отвлекаясь, заняться главным — писать роман.
ebooksa