Спрятанные во времени

Этажом ниже Лора, чувствуя укол совести, самозабвенно возилась с крекерами и банкой оливок, никак не желавшей открываться. Когда наконец та была повержена, над головой раздался жуткий собачий вой — такой, что волосы встали дыбом, наплевав на дорогую укладку. Он продлился секунду-две и прервался мгновенно, будто кто-то отключил звук. Особняк словно передернуло, свет моргнул, картинка перед глазами раздвоилась, и сознание качнулось куда-то, мягко стукнувшись обо что-то.

Когда Лора пришла в себя, огромный Чад метался, наскакивая на мебель, и скулил как испуганный щенок. Опрокинув банку, она опрометью бросилась наверх.

Инфлюэнца

Сквозь не очень чистое окно, которому досталось от ночной бури, просвечивали мокрые стены и деревья. Дождь еще сочился из небесной кисеи, черня асфальтовые бугры — острова над гладью широких луж, заливающих улицы и дворы. Но то были лишь вялые остатки хлябей, разверзшихся над городом до рассвета. О том, что творилось ночью, можно было судить по устилавшим тротуары обломкам веток, мусору и сорванным кускам жести. Если бы вы были дождевым червем или медведкой, то наверняка решили бы, что таки грянул Апокалипсис — да так скоро, что даже Всадников122 не успели предупредить.

Дворник Азиз выбрался из подвала по темной лестнице, подобно Гераклу, взошедшему из Аида, и уткнулся в подступившую к порогу пучину, в которой плавал размокший газетный лист, и еще много чего такого, к чему не хотелось прикасаться — ни из любопытства, ни по долгу дворницкой службы. Почесав щетину на брылах, он вздохнул, пробурчал что-то по-татарски и, видимо для приличия, выудил газету метлой, прибив ее со шлепком к стене. Портрет министра, пожимающего руку иностранному гостю, косо повис на кирпичной кладке. Нечего было думать — прибирать двор теперь, когда в нем по щиколотку стояла вода. Буря наделала дел. К вечеру или завтра, когда, вестимо, иссохнет эта запруда, работы будет на четверых, а теперь…

Азиз постоял на крыльце еще, поглядел на одуревших от потопа котов, сидящих вдоль заплесневелых карнизов, зевнул, спрятал метлу за дверь и удалился в свое жилище — досыпать. Этот удивительный человек многое унаследовал от ящеров и мог, не терзаясь скукой, сутками лежать на тахте под гнилым тулупом в блаженной дреме — лишь бы было тепло и тихо. Водки Азиз не пил, журналов не читал, а радио считал бесовским соблазном, так что не всякому можно объяснить, чем была занята его голова в эти часы. Возможно, он медитировал или размышлял о вселенной… — нам это неизвестно. Но вряд ли.

В то утро Илья вывалился из сна словно моллюск, вдруг лишенный раковины, очнувшийся вдруг на блюде в соседстве с вилкой и четвертью лимона; огромное облачное лицо над ним, отирающее губы от «Кьянти», не сулило уютного рандеву123.

Вселенная, определенно, не была к нему дружественна сегодня124. Мокрые простыни неприятно липли к спине, одеяло давило грудь, мешая дышать, ноги ныли, и взгляд куда-то вело, вело… Перед слезящимися глазами плясали менуэт мушки, похотливо наскакивая друг на друга. К этому слышалось громкое назойливое жужжание, источник которого (Илья не сразу определил) находился в комнате, а не в его голове: стеклянную витрину буфета обшаривал огромный в полпальца шершень, дергая с мезозоя натянутые в мозгу струнки — страха быть ужаленным мерзкой тварью. Приподнявшись на подушке и вздев очки, Илья опасливо следил за ним с полминуты, пока незваный гость, подчиняясь внутреннему наитию, не спикировал, скрывшись из виду, вниз, а затем вдруг выскочил из-под тумбы, пролетев над самым лицом страдальца.

— Ай! — отпрянул тот, ударившись затылком о решетку ложа — шишковатую и массивную, снятую, похоже, с какого-то военного укрепления.

Справа от него Варенька сквозь сон пробормотала что-то дурное на счет болванов, шляющихся по ночам и утром не дающих покоя. Атакованный шершнем и супругой одновременно, Илья недовольно наморщил лоб, но возражать ничего не стал, зябко передернув плечами.

Он, безусловно, заболел. И произошло это только что, сразу после скитаний под дождем по ночной Москве, будь неладен вчерашний муторный день и все, что за ним последовало! Вернулся из больницы, называется — хоть просись обратно! Ему вспомнилось, впрочем, что еще позавчера в горле катался какой-то колючий ком, который невозможно сглотнуть, хотелось лежать и баюкать себя в тепле — до ощущения сонного небытия, в которое проваливаешься от высокой температуры. Нужно было сразу просить у дежурной аспирин, капли и полоскание, а уже вчера — точно не делать пеших рекордов.

Он сглотнул и поморщился от боли и тесноты в опухшей гортани. В голове бесформенной кучей лежали воспоминания о ночной встрече и разговоре. Разбирать их не было ни сил, ни желания.

— Я, кажется, подхватил какую-то дрянь в больнице, — хрипло сказал Илья проснувшейся от возни жене. — Грипп, наверное.

— Ой… — ответила она, повернулась на бок и снова утонула в подушках.

Похоже, весть не произвела на Вареньку должного впечатления. Илье стало обидно: как так, внезапная острая болезнь и пренеприятнейший диагноз, выданный самому себе, не только не оценены по достоинству, а вовсе оставлены без внимания? Он попробовал гордиться ими в одиночку, представляя себя кем-то вроде Леонида Рогозова125, совершившего медицинский подвиг, но чувство гордости не окрепло, улетучившись белым газом, а детская обида налилась как перезрелая слива и повисла над самым лбом, отчего-то мертвенно-холодным, какой редко бывает у больных инфлюэнцей, разве, когда совсем доходят.

— Я тут всех могу заразить… — попытался он еще раз, укрывшись одеялом до глаз. — Грипп опасен осложнениями и всякое может быть — от импотенции до туберкулеза суставов, — читал он с потолка, сверкая в него очками. — Кстати, вирусы, в отличие от бактерий, антибиотиками не лечатся… Одна надежда — на иммунитет больного, — поднажал Илья, выскребая из памяти обрывки недостоверных знаний.

Что бы еще ввернуть на предмет болезней и вообще — медицины?.. Пред мысленным взором мелькнула сценка «Поющих яичек» в программе Елены Малышевой. Если бы сам не видел — не поверил бы, что такое вообще возможно. Илья тряхнул головой, дабы извести наваждение. Веселые «яички» пропали, оборвав строфу про тестостерон — шедевр новой России.

Ну, лечатся вирусы или маются всю жизнь без терапии, мы тоже не знаем точно. Лишь два года минуло с того дня, как Александр Флеминг126, вернувшись помятый с дачи, обнаружил бесценную находку в оставленной на столе чашке Петри, так что загадочное слово «антибиотик» прошло даром, как и подельник его «иммунитет» — Варенька их не знала. Равно не возымел действия страдальческий тон, которым все было сказано. Не смотрела Варенька программы «Здоровье», не пила от кубка самопознания.

— Тебе чаю сделать? — сонно спросила она Илью, упорно отказываясь ужасаться грядущей пандемии.

— Да, неплохо бы… Сладкий, горячий и покрепче.