В огонь и в воду

– Можно бы подумать, что я вас люблю… а это, может быть, только так кажется!

Вдруг она обхватила руками его шею и, коснувшись губами его щеки, спросила:

– Ну, как же ты думаешь, скажи?

Он хотел удержать ее на груди; она вырвалась как птичка, выскользнула у него из рук и принялась бегать по комнате, прячась за кресла и за табуреты, с веселым, звонким смехом. Бегая, она тушила веером свечи:; полумрак заменял мало-помалу ослепительное освещение; но даже и в темноте Гуго мог бы поймать ее по одному запаху её духов. Она давала себя поймать, потом опять убегала и снова принималась весело бегать.

Наконец, усталая, она упала в кресло; руки Гуго обвили её гибкий и тонкий стан; она наклонила томную головку к нему на плечо и умирающим голосом прошептала:

– Так вы думаете, что я вас люблю?

Голова её еще покоилась на его плече, как вдруг, открыв глаза и улыбаясь, она сказала:

– Да, кстати! мне кто-то сказал на днях, не помню кто именно, что вы идете в поход с графом де Колиньи? я рассмеялась.

– А! – сказал Гуго, – а почему же это?

– Хороший вопрос! Разве я была бы здесь, да и вы тоже были ли бы здесь, если б должны были уехать?

Монтестрюк хотел отвечать; она перебила его:

– Вы мне скажете, может быть, что я это знала, что вы мне это говорили и что я ничего не имела против…

– Именно.

– Да, но я передумала… Все изменилось. Чего вам искать там, чего бы не было здесь?

– Разумеется, если б я хотел искать в той далекой стороне, наполненной турками, прелесть и красоту, – было бы глупо ехать отсюда.

– Ну?

– А слава?

– А я?

Гуго не отвечал. Он смутно понимал, что решительная борьба начинается.

– Вы молчите? – продолжала она, бросив на него оживленный взгляд, – должна ли я думать, что вы все еще не отказываетесь от намерения ехать в Венгрию, когда я остаюсь в Париже?