Запах снега

До больного кстати были эти слова из старой песенки, как будто сам он их написал в каком-то бреду болезненном. Граф чеканил шаги, тропя, словно робот, преисполненный энергией, весь в своих мыслях, тело движется вперед, мысли убегают назад.

Ну что она на меня набросилась? Был я, был в таких местах и временах, где все было по-настоящему. Ощущение было такое, что все по-настоящему. Но это все настроения, ощущения… Нету, нет ее, истины! А тогда, тогда мне казалось, что истина – не пустое слово, придуманное, чтобы заменить им что-то, чего нельзя ни потрогать, ни познать. Там, на высоте²³, все было настоящим. И ощущение «настоящего» достигалось, заслуживалось упорным трудом, многодневными лишениями. Я научился преодолевать боль, страх, усталость – чтобы попасть туда, где бывали лишь единицы.

Но, кажется, я не понимал истинной ценности этих мест. Мест, куда тяжело попасть. Мною двигало желание победить, мной двигало тщеславие. Не лучшее качество, однозначно… Мои друзья, моя команда. Мне было хорошо с ними, но, по сути, они были для меня лишь инструментами для достижения цели. Я и сам был инструментом… И только теперь, когда инструмент поизносился (он усмехнулся собственной шутке юмора), я стал понемногу понимать, как на самом деле дороги мне все эти места и эти люди рядом со мной. Как бережно к ним надо относиться. Этот снег, это солнце, эти непостижимо прекрасные горы вдали. Эта девочка… Они непостижимы не потому, что на них нельзя попасть, а потому, что их настоящую красоту невозможно постичь…

– Привал! – крикнул Агзу.

Граф поморщился, будто стесняясь своих мыслей, скинул рюкзак и сел на него. Нынче пуржило меньше. Крупные хлопья лениво падали с неба, впереди отчетливо был виден Желанный перевал. На вид он казался довольно простым. Длинный пологий снежный склон уходил вверх, сколько следовал глаз. Кое-где на нем виднелись камни и лбы, над которыми даже чернела какая-то растительность. На самом верху (это можно было увидеть, когда ветер сдирал с вершин зацепившиеся облака, одновременно обнажая над головой куски нежно-голубого неба)… Так вот, наверху этот бесконечный неопределенного угла склон упирался в скальную стенку. Едва завидев ее, Граф стал с тревогой искать в ней проход, щель, выщерблину.

– Твою мать, последний батон колбасы! – Андраш в сердцах треснул кулаком по санкам, так, что те аж подпрыгнули.

– Не понял, – Граф выстегнулся из креплений и, меся снежную кашу, подошел к санкам. – Слушайте! – крикнул он, не скрывая раздражения, – давайте либо узлы учиться вязать, либо ничего ценного в санки не кладите.

– Я хорошо завязал. Они были завязаны, но колбаса исчезла.

– Что-то фигня какая-то происходит, – пробасила Надюха, глядя на Капца, курившего Андрашевскую сигарету и философски глядящего в цирк.

Личка тоже рылась в санках.

– Ребят, у меня исчез пеммикан²⁴. Ткань порвана, как будто кто-то прогрыз. С утра припорошено было, я не заметила.

– Так, давайте подсчитаем наши потери, – в неловкости стоя у Андрашевских санок и почесывая под шапкой затылок, – виновато произнес Граф. – Не хватает колбасы на три едки, пеммикана на две, сникерсов на три. Придется ужаться!

– Не к добру это… – снова сказал Капец.

– В лагере проведем перерасчет продуктов, – продолжал Граф уверенней, оглядывая глазами группу. – Пойдемте дальше, погода портится.

– Вот именно, – глядя под ноги, сказал Капец.

Виталик наконец пошел тропить, за ним, по привычке, Агзу, потом Андраш и девчонки. Граф пропустил всех вперед и отвернулся отлить. Капец ждал. Затем они вместе пошли дальше по лыжне. Спустя какое-то время Граф обернулся и на ходу проговорил:

– Кто-то пиздит наши продукты, Юр. Если это зверь, то очень странный зверь. Не ест крупу, но ест шоколадки. И прячет обертки.

– Ты думаешь…– с нехорошей тревогой глянул на него Капец.

– Кто-то тырит еду и тайком ест, – кивнул Граф. – Но я ума не приложу, кто.

Он продолжил двигать лыжами и говорил на ходу, периодически оборачиваясь к напарнику.