— Что?! — Ого, как ее бомбит от моей неопределенности. — Там моя мама умирает, а ты собрался условия ставить? Да ты…
На любви, как на войне, все средства хороши.
Люди уже оборачиваются, кое-кто ухмыляется.
Нехорошо. Такие разборки наедине надо устраивать, желательно в районе горизонтальной поверхности.
Поэтому напряженно поджимаю губы и тяну Аню на себя, обдавая горячим дыханием ее нежные губы. Шепчу на грани змеиного шипения:
— Ты, малыш, не дома и не на сцене. Сбавь пыл и послушай.
Пристыдил, вижу. Глазки в пол, а вот дыхание от моего захвата за плечо учащается. Как же легко тебя завести, родная. Как же легко я завожусь сам.
— Ты в больнице, — продолжаю нравоучение. — Здесь люди лечатся, учатся, работают. А сцены можешь устраивать в спальне, там я найду прекрасное применение твоему темпераменту.
— Я не собираюсь…
Я не даю ей договорить и тяну в сторону лифтов. Здороваюсь со знакомыми: с кем-то я учился, а с кем-то даже трахался. Замечаю новый ремонт, уже добравшийся даже до лифтов.
Здесь народ, поэтому Аня тихо спрашивает:
— Ты мне можешь объяснить хоть что-нибудь?
— Конечно, могу, — шепчу в ответ и замолкаю, зная, что бешу этим еще больше.
Выходим на третьем этаже, и я сразу провожаю ее в палату к матери, предварительно заставив надеть халат и бахилы.
— Рома, бесишь.
Рывком сдергиваю с нее халат.
— Знаю, — не могу не улыбнуться, наблюдая за надутыми губками и нахмуренными бровями.
Есть своего рода интрига в этом. До конца не сказать, что я задумал. Даже желание жить вернулось. Желание покорять новые вершины. Желание трахаться.
Даже не понимал, насколько всего этого мне не хватало. Насколько не хватало Ани, что дарила мне свой свет, свою энергетику.
С ней хотелось расти, покорять вершины. Рядом с Аней чувствуешь себя мужчиной, а не половой тряпкой.