Его птичка

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что?! — Ого, как ее бомбит от моей неопределенности. — Там моя мама умирает, а ты собрался условия ставить? Да ты…

На любви, как на войне, все средства хороши.

Люди уже оборачиваются, кое-кто ухмыляется.

Нехорошо. Такие разборки наедине надо устраивать, желательно в районе горизонтальной поверхности.

Поэтому напряженно поджимаю губы и тяну Аню на себя, обдавая горячим дыханием ее нежные губы. Шепчу на грани змеиного шипения:

— Ты, малыш, не дома и не на сцене. Сбавь пыл и послушай.

Пристыдил, вижу. Глазки в пол, а вот дыхание от моего захвата за плечо учащается. Как же легко тебя завести, родная. Как же легко я завожусь сам.

— Ты в больнице, — продолжаю нравоучение. — Здесь люди лечатся, учатся, работают. А сцены можешь устраивать в спальне, там я найду прекрасное применение твоему темпераменту.

— Я не собираюсь…

Я не даю ей договорить и тяну в сторону лифтов. Здороваюсь со знакомыми: с кем-то я учился, а с кем-то даже трахался. Замечаю новый ремонт, уже добравшийся даже до лифтов.

Здесь народ, поэтому Аня тихо спрашивает:

— Ты мне можешь объяснить хоть что-нибудь?

— Конечно, могу, — шепчу в ответ и замолкаю, зная, что бешу этим еще больше.

Выходим на третьем этаже, и я сразу провожаю ее в палату к матери, предварительно заставив надеть халат и бахилы.

— Рома, бесишь.

Рывком сдергиваю с нее халат.

— Знаю, — не могу не улыбнуться, наблюдая за надутыми губками и нахмуренными бровями.

Есть своего рода интрига в этом. До конца не сказать, что я задумал. Даже желание жить вернулось. Желание покорять новые вершины. Желание трахаться.

Даже не понимал, насколько всего этого мне не хватало. Насколько не хватало Ани, что дарила мне свой свет, свою энергетику.

С ней хотелось расти, покорять вершины. Рядом с Аней чувствуешь себя мужчиной, а не половой тряпкой.