Польские новеллисты,

Возница и стражник осторожно снимают крышку и кладут рядом. Парень в арестантской форме крестится и падает на колени.

— Мама, — шепчет он и целует сложенные руки покойницы с зажатыми в них четками. Беззвучно шевеля губами, всматривается в ее лицо.

Старик достает из кармана часы, подбрасывает их на ладони, посматривая на циферблат, громко щелкает ногтем по стеклу.

— Пора, пора, — шепчет он вознице.

Парень поднимается, смотрит на людей невидящими глазами, снова падает на колени, осторожно поправляет на матери сползший чепец.

Возница со стражником торопливо накрывают гроб крышкой, старик, спеша и сбивая себе пальцы, заколачивает гвозди. Похоронное шествие двигается снова. Братья идут у самых колес брички, в шаге за ними бредет жандарм.

— Что мама? — шепотом спрашивает старший.

— Умирали легко. До конца все помнили. А когда уже отходили, наказали, чтобы ты был на похоронах. Потому я не велел забивать крышку, да Ясюк говорил, что надо, вот мы и поехали.

— Как с хозяйством?

— При ксендзе мама отписали все мне, — говорит меньшой и смотрит на брата. — Сказали, что тебе не оставляет, чтобы той ничего не досталось…

— Так сказали?

— Так сказали и велели, чтобы я отдал тебе твою долю, когда тебя выпустят.

— Так велели?

— Так велели. И еще сказали, так сделать надо, потому как должна справедливость быть.

— Так сказали?

— Так сказали.

— Это ж надо! И я так начальнику сказал, когда меня к нему привели. «Мать твоя умерла, — говорит он мне. — И это ты, — говорит, — ее убил». «Я убил? Побойтесь бога! — говорю я ему. — Как же я мог свою мать убить, побойтесь бога!»

— Так ему и сказал?

— Так ему и сказал. Тогда он мне и говорит: «Ты мать убил, потому что она за тебя на хозяйстве надрывалась, пока ты здесь бездельничал». А я ему говорю: «Как же вы можете так говорить, что ж я, сам захотел тут сидеть? Засудили меня, замкнули, хоть я и был невиновный». «Надо было той деньги платить», — это он мне. «За что, — я ему говорю, — за что ж я должен ей деньги платить, когда сам господь бог свидетель, что я невиновный. Ребенок не мой». «Суд так присудил», — он мне говорит. «Потому как наврали на меня, оболгали, — говорю я, — вот меня и посадили». «А может, лучше было платить, чем так молодые годы губить?» — он говорит. «Должна быть на свете справедливость, — я ему говорю, — хоть до конца жизни заставят сидеть, буду сидеть, пока не будет справедливости!»

— Так и сказал?