Как всегда, много радостных минут доставила нам передача из Москвы. Но особенно приятной неожиданностью было для меня выступление Леонида Осиповича Утёсова, который исполнил «Полярный вальс» в сопровождении оркестра под управлением Николая Минха. Я себя чувствовал, вероятно, так же, как всякий начинающий автор, и на радостях даже без возражений согласился перепечатать на машинке для Дмитриева какой-то длиннейший, скучнейший акт.
Пурга. Тонко, как-то жалобно поют растяжки радиомачт. А в натопленной кают-компании шумно и накурено: идёт производственное совещание. За прошедшие полгода выявились недостатки в конструкциях палаток и домиков, в покрое обмундирования. Образовался длинный перечень, который мы собираемся послать в Арк- тический институт с ближайшим самолётом. Наша будущая смена, надо надеяться, своевременно учтёт это при вылете с Большой земли на лёд.
После собрания любители домино занимают традиционный столик в углу, а шахматисты, окружённые болельщиками (таковые есть даже на льдине), доигрывают неоконченные партии.
Наконец все расходятся по палаткам, но Яцун и Бабенко, выпросив разрешение задержаться, строгают дополнительные полки для нашей разросшейся библиотеки.
Яцун аккуратно сбивает ещё сохранившие свой еловый запах доски и, несколько раз примерив, прикрепляет полку над пианино.
– Это, так сказать, собственно говоря, вполне хорошая работа, – заключает Бабенко и, обернувшись к дежурному Змачинскому, умоляюще смотрит на него.
– Ладно, ладно, уберу стружку, – сразу поняв, в чём дело, сказал Ольгерд Евгеньевич. – Идите спать, без вас справлюсь.
Змачинский никогда не может отказать в просьбе – это Лёша знает хорошо и, весело подмигнув Яцуну, выходит вместе с ним из кают-компании.
Утро чистое, морозное. Неярко светит зимнее солнце, слегка искрится снег, принявший бледно-оранжевый оттенок.
Во всех домиках и палатках идёт усиленная обработка материалов наблюдений для отправки ближайшим самолётом на Большую землю. Это то, что в экспедициях называется «предварительной камералкой».
Недаром Шамонтьев часами просиживал в своём домике за колбами и бюретками, проводя химические анализы. Полученные данные солёности, то есть количества миллиграммов солей, растворённых в литре воды, в сочетании с наблюдавшимися температурами на разных горизонтах помогли сделать некоторые предварительные выводы о влиянии хребта Ломоносова на состав воды и направление течений на пути дрейфа. В околополюсном районе, несомненно, существует ряд разветвлений этого хребта. Судя по донным отложениям, его геологический возраст не очень велик – хребет Ломоносова относится, вероятно, к молодым горо- образованиям.
День нынче хлопотливый. Пока мы – в который раз! – наводим порядок и пытаемся создать возможный уют, в воздухе уже послышался гул моторов. Через несколько минут мы пожимали руки лётчикам и новым гостям – доктору физико-математических наук А.М. Гусеву, профессору А.Е. Криссу и кандидату технических наук Н.Н. Сысоеву. Но прилетели не только гости-учёные. Вместо Саши Минакова в лагерь прибыл новый штурман вертолёта Александр Андреевич Медведь. Остряки, разумеется, немедленно отметили, что за пять месяцев дрейфа это первый живой медведь на нашей станции.
Гости решили не терять времени даром и, едва пообедав, принялись за работу.
Снова вместе с Криссом я работаю в гидрологической палатке, и на столике рядом с лункой выстраиваются всё новые и новые склянки с пробами воды.
Анатолий Евсеевич привёз данные микробиологического анализа воздуха, который я проделал в июле. Оказалось, что на питательной среде в чашках Петри, тонком слое желеобразного агар-агара, появились «микробные всходы». На одной из чашек, стоявших в кают-компании, выросли три колонии кокков и грибков, на другой – тринадцать колоний кокков, сарцин и палочек. Исследования в домике дали пять аналогичных колоний. Воздух «улицы» оказался стерильным. Но все микробы были невиннейшими представителями не видимого простым глазом мира живых существ.
Недаром гриппы и ангины обходят нас стороной.