– Неплохо было бы наконец воспользоваться осиповским бензином. Что ж, он так до весны и пролежит на аэродроме бесполезным грузом? – спросил Никитин. – Разреши, Михал Михалыч, мы с Гудковичем и Дмитриевым сходим на аэродром, разведаем.
Но, увы, нашим надеждам не суждено было сбыться. Команда поисковиков исходила весь аэродром вдоль и поперёк, раскапывая каждый подозрительный холмик снега. Но всё было напрасно. Ни плоскостей с двигателями, ни хвоста, ни даже каких-либо признаков самолёта обнаружить не удалось. Они исчезли. То ли их заторосило, то ли они провалились в разводье. Впрочем, куда они исчезли, уже никого не интересовало. Главное, что бензин был утерян безвозвратно.
Злые, замёрзшие, честя Комарова на все лады, они вернулись в лагерь. И, словно в насмешку, Курко вечером принял радиограмму из Москвы: «Разрешаем использовать авиационный бензин из машины Осипова для отопления палаток».
Поутру нас с Зямой разбудил громкий голос Дмитриева:
– Вставайте, лежебоки! Важное сообщение!
– Что, опять начало торосить? – спросил Зяма, высунувшись из спального мешка. – Нет, пока не торосит.
– Ну и чего ты раскричался? – недовольно проворчал я, не успев досмотреть приятный сон.
– Пришло указание от начальства сегодня провести на льдине выборы в Верховный Совет РСФСР. – И он потряс над головой бланком радиограммы. – Приказано проголосовать и до 24 часов по мск передать на Шмидт результаты.
Когда все собрались в разорённой кают-компании на завтрак, Сомов прочёл текст радиограммы, а затем передал бразды правления в руки Никитина, как главного партийного начальника. Все единогласно его же и выбрали председателем счётной комиссии, а секретарём, естественно, Дмитриева.
Выборы решили провести перед обедом, а пока Сомов приказал нашей «аэрологической тройке» навести в кают-компании порядок: сколоть толстый слой льда, покрывший пол, выбить промороженные насквозь брезентовые полотнища, отмыть от копоти скамьи. В общем, провести шмон по полной программе. Но главное – Сомов разрешил по случаю выборов зажечь камелёк. Мы втроём рьяно принялись за дело. Работа спорилась, ледяные брызги разлетались в разные стороны, как шрапнель, жарко гудело пламя камелька. Мы не заметили, как время подошло к обеду. Дмитриев умчался в палатку-склад, а мы с Зямой и Ваней Петровым развесили брезентовые полотнища, вымели пол и водрузили на плитку чайник.
В 14 часов все собрались в кают-компании, с приятным удивлением оглядывая наш «салун», который приобрёл вполне цивилизованный вид. Вскоре на пороге появился Дмитриев с пачкой избирательных бюллетеней в одной руке и фанерным ящиком, превращённым в урну, – в другой. Каждый опустил свой бюллетень в этот ящик, и через несколько минут в эфир ушла шифрограмма: «Коллектив дрейфующей станции единогласно проголосовал за представительницу блока коммунистов и беспартийных от чукотского народа».
После процедуры решили отметить важное мероприятие. Сомов не стал возражать, но предупредил, чтобы не рассиживались.
– Да мы, Михал Михалыч, отметим чисто символически.
Застолье оказалось кратковременным. У всех мысли были заняты планами постройки дороги на новую льдину. К тому же где-то на востоке вновь заскрежетал лёд. Зяма и Александр Иванович остались в лагере, а все остальные пошли посмотреть, что там ещё приключилось. Они ещё не успели уйти далеко, как вдруг раздался «салют», от которого вздрогнула кают-компания. Трещина между радиостанцией и рабочей палаткой гидрологов снова ожила, её края быстро сошлись, сминая, как папиросную бумагу, ледок, образовавшийся за двое суток. Мы едва успели вытащить палатку из-под шкворчащих, переваливающихся льдин и оттащить на безопасное расстояние.
Где-то около часу ночи лёд снова пришёл в движение. Раздалось знакомое потрескивание. Мы выскочили из кают-компании. Широкая трещина, разделившая радиостанцию и палатку гидрологов, стала быстро сходиться. Буквально прямо у нас на глазах вырос трёхметровый вал торосов. Положение становилось критическим. Зяма, недолго думая, выпустил две красные ракеты – тревога. Строители дороги примчались на помощь. Но что мы могли поделать с разгулявшейся стихией? Льдина стала покрываться сеткой морщин-трещин. Некоторые из них задышали. Заторосило у рабочей палатки гидрологов; кое-как очистив её от ледяного панциря, её перенесли в безопасное место. Одна из старых трещин разошлась уже на три с лишним метра, отрезая нам путь к отступлению. С треском лопнула льдина под тамбуром жилой палатки гидрологов, и новая трещина зазмеилась рядом с палаткой гляциологов. Следом за ней задышала и расползлась на несколько метров трещина, разорвавшая несколько дней назад их рабочий павильон. За ними угрожающе зашевелились доселе молчавшие главные валы, едва не погубившие недавно нашу станцию. Мы метались по лагерю, перетаскивая с места на место наше добро. Впрочем, угадать, какое место действительно безопасно, было невозможно. Всё трещало и рвалось, не подчиняясь никаким логическим законам. Только к вечеру, когда мы совершенно выбились из сил, подвижки прекратились так же неожиданно, как и начались, и мороз принялся наводить порядок на трещинах, сковывая их льдом.
Эвакуация среди торосов
Едва рассвело, как Сомов, Никитин и Яковлев пошли обследовать лагерь. Он сейчас напоминает селение, затерянное в горах, с той только разницей, что горы в любую минуту могут прийти в движение. Зрелище разгрома, учинённого природой, было удручающим. Бесчисленные трещины избороздили льдину вдоль и поперёк. Исследовав состояние буквально каждой из них, измерив высоту каждого вала торосов, высота которых достигала местами восьми метров, они пришли к неутешительному выводу: дальнейшее пребывание в старом лагере невозможно и надо как можно быстрее эвакуировать всё имущество на соседнюю льдину, оказавшуюся целой и невредимой. Правда, она была чертовски мала, каких-нибудь 150 на 200 метров, но это всё, что есть сегодня в нашем распоряжении. Некоторые упрямцы пытались отсрочить переезд. И не только потому, что перетаскивание нашего имущества требовало гигантских усилий. Уж больно жалко было покидать насиженное место. Однако Сомов был непреклонен. И эвакуация началась.
Поскольку все аварийные запасы, документы, важнейшая аппаратура уже покоились на соседней льдине, пора было заняться палатками. Это оказалось непростым делом. Утеплённые толстыми снежными обкладками, сцементированными морозом, они буквально вросли в лёд. Смёрзшийся снег с трудом поддавался ударам пешнёй и топором. Первой на очереди была палатка радиостанции, и после двухчасовой работы она была водружена на нарты и перевезена на новое место. За ней последовала жилая палатка гидрологов. Но ледяной дот гляциологов оказался нам не под силу. Наша аэрологическая палатка тоже обречена. Её можно было бы извлечь из-под снега только с помощью экскаватора. Пришлось удовлетвориться двумя. Но и они, обледеневшие, насквозь промёрзшие, оказались неподъёмными. А ведь на очереди оставались тонны других грузов – метеобудка, катушки с тросом, гидрологические лебёдки и множество разных необходимых вещей. Пожалуй, мы бы справились с этой задачей, решив остаться на соседней льдине. Но ведь нам предстоял переезд в новый лагерь. А сколько до него километров? Теперь все взоры с надеждой обращены на Комарова: удастся ли ему оживить свой автомобиль? Пока что «газик» стоит рядом с мастерской, до самых бортов заполненный снегом. При взгляде на этот промороженный, заиндевевший агрегат в голову закрадывается мысль: неужели удастся его оживить? Мы нерешительно топтались на месте, пока сердитый окрик Комарова не привёл нас в чувство.
– Ну что вы стоите, ворон ловите, – гаркнул он, – беритесь за лопаты и расчищайте сугроб!