Едва я принялся накрывать на стол (подоспело время обеда), как раздался чей-то восторженный голос:
– Самолёт! Самолёт летит!
Я выскочил из палатки.
– Где самолёт?
– Да вон там, – сказал Саша, показав рукой куда-то на северо-восток. Я пристально всмотрелся в белёсое небо. – Слышишь, гудит?
Действительно, где-то на северо-востоке я уловил шмелиное гудение самолётных двигателей. Оно постепенно усиливалось, и вскоре уже можно было различить чёрную точку. Она быстро увеличивалась в размерах, принимая очертания самолёта, позади которого тянулись белые хвосты инверсии.
– Американский тяжёлый бомбардировщик Б-29, – безапелляционно заявил Комаров, приставив ладонь к глазам. – «Летающая крепость». Высота 5000 метров.
– А может, и не Б-29, – возразил Дмитриев.
– Точно «летающая крепость», – подтвердил Никитин. – Американцы с 1947 года проводят разведку погоды несколько раз в неделю. Это так называемая операция «Птармиган», что значит «Белая куропатка». Они летают по маршруту Фэрбенкс – Аклавик – Северный полюс – Барроу – Фэрбенкс, обычно на высоте 3000–5000 метров. Полёт продолжается 13–19 часов. Каждые полчаса передают по радио в метеоцентр на Аляске сведения о температуре и влажности воздуха, барометрическом давлении, скорости и направлении ветра, состоянии облачности. Заодно с метеонаблюдениями экипаж проводит испытания образцов нового навигационного оборудования, пищевых рационов, спецснаряжения. А медики, которые находятся на борту, занимаются физиологическими и психологическими исследованиями членов экипажа.
– Я вот подумал, – сказал Миляев, усмехнувшись, – сидят себе америкашки, попивают кофий. Глядь вниз, а там наша станция. Вот бы они засуетились. Как бы не надумали пониже спуститься, чтобы нас рассмотреть.
– Только этого нам не хватало, – сказал Курко с опаской, – вот накроется наша секретность.
– Да не до нас им, – сказал Никитин. – Но на всякий случай надо бы посыпать палатки снегом, чтобы не так выделялись.
Пока шло оживлённое обсуждение этого события, я решил известить Сомова. Он сидел в рабочей палатке, склонившись над лункой, из которой выползал очередной батометр. Видимо, за тарахтением лебёдки он не слышал ни звуков самолётных двигателей, ни наших громких голосов.
Сомов поднял на меня глаза, покрасневшие от ночного бдения и гари паяльной лампы.
– С чем пожаловали, доктор?
– Самолёт над станцией, Михал Михалыч! Наверное, это американцы. Они с сорок седьмого года регулярно летают. А нас они не могут заметить?
– Надеюсь, что нет.
– Ну а вдруг заметят, – настаивал я, – да ещё подсядут на наш аэродром?
– Упаси нас Бог от этой напасти, – сказал раздражённо Сомов.
23 февраля, День Красной Армии, мы встречаем в тесноте, но отнюдь не в обиде. Хотя наши запасы почти на исходе, но ещё осталось немного вкусностей, к которым, ко всеобщему ликованию, Сомов разрешил добавить две последние бутылки армянского коньяка. В палатке тепло не столько от газового пламени, сколько от дыхания 11 человек. Все сбросили осточертевшие тяжёлые куртки и пропитавшиеся потом свитера. Неожиданно оказалось, что у некоторых остались в запасе нерассказанные истории, случаи из жизни, но, главное, никто не утратил оптимизма.