– Невозможность… выиграна битва…
– Где там, лучше.
– Новое восстание…
– Лучше.
– Но не мучайте меня, дедушка.
– Говорю тебе это… Чудо произошло! Пруссаки, забрав ночью манатки, ушли прочь…
– Это не может быть! – крикнул я.
– Но и я не верил, – добавил дедушка, – но смотри, читай, напечатали! Прибили бумажки на всех углах улиц.
Говоря это, дедушка подал мне кусочек серой бумаги, на котором было:
Я читал, а дедушка плакал.
Эта новость подействовала так, что с этого дня я почти силой вырвал цирюльника, чтобы выйти в город.
Ибо стоило увидеть эту всеобщую радость – увы! так недолго длившуюся… Все бежали смотреть покинутый лагерь.
Когда я вышел с палкой на улицу, потому что и нога с той стороны, на которую упал, была значительно сдавлена конём, в моей голове сразу закружилось, вскоре, однако, я освоился с воздухом и кое-как научился ходить.
Ноги меня сами, могу сказать, понесли туда, где были мои мысли. Не имел намерения идти к Ваверским, но хотел только пройти около их дома и взглянуть на него.
Дойдя туда, я непреднамеренно поднял глаза к окну, у которого Юта сидела очень редко; не имел надежды её увидеть… Прежде чем поднял голову, услышал звук отворяющегося окна; в нём стояла Юта, одетая в чёрное, вытягивая ко мне руки.
Я остановился как вкопанный.
Минуту продолжалась неопределённость… Юта исчезла из окна… Я уже собирался идти дальше, когда увидел её в воротах.
Я ходил ещё довольно медленно, поплёлся, однако, с палкой как можно быстрей, как умел. Руки она держала сложенными как для молитвы и смотрела на мою походку калеки и на побледневшее моё лицо. Я также всматривался в её чёрный наряд, у которого только теперь увидел белый пояс траура. Не обязательно было её спрашивать, догадаться было легко, что старая Ваверская умерла.
Так было в действительности, в то время, когда я лежал больной, она хоронила мать…