– С позволения, – сказал он грозно, – идти можешь, милостивый государь, когда тебе республиканская вольность смердит, но ты должен помнить, что ты тут как в школе… хотя бы тебя жарили и мазали смолой…
Я презрительно усмехнулся.
– Никто меня к секрету не обязывал, – отпарировал я.
– Но я уважаемому коллеге имею честь объявить, – прибавил офицер, – что, как словечко пикнешь о сегодняшнем вечере… пуля в лоб.
– Дорогой коллега, – воскликнул я, – я также, видимо, умею стрелять.
Мы поглядели друг на друга с гневом, который я едва сдерживал.
– Тихо! Достаточно! – сказал Зайачек. – Пана Сируца я знаю, чести его верю, оставьте в покое ваши угрозы.
Я поклонился и двинулся к двери.
Стжебицкий, не говоря ничего, пошёл за мной. Чуть за нами закрылись двери трапезной, мы услышали в ней страшный шум и живую ссору и, прежде чем мы дошли до дверки в воротах, выбежал офицер, видно, с намерением меня догнать. Он так разогнался, что едва смог остановиться.
– Пане Сируц, или дашь мне самое святое слово, что молчать будешь, или буду вынужден…
– К чему, пан, будешь вынужден? – спросил я.
– Пулька не минует! Пулька! – воскликнул он спешно. – Я стреляю ласточек, и лиса сумею.
– Я не был никогда вспыльчивым, – добавил я серьёзно, – не думаю, чтобы лис в мире зверей был очень недостойной фигурой, – но есть такие минуты в жизни, что человек распалится, размахнётся и не знает, что делает.
Я нанёс удар в лицо офицера.
Стжебицкий, когда тот хотел на меня броситься, отпихнул его, прислонил к стене и удерживал, а был тот очень сильный.
– Ты… негодяй, – кричал офицер, – завтра на плац… завтра утром…
– Сегодня, если хочешь, – сказал я, – служу…
Я отступил на пару шагов. Стжебицкий договорился о месте, мы вышли.
На свежем воздухе я остыл, а вечером было немного холодно.
– Я надеюсь, – сказал я Стжебицкому, – что ты спросил о фамилии?