Эти слова, исполненные столь оправданной печали, посвящены памяти г-на де Вовенарга, совсем еще молодого человека, много лет служившего в чине капитана в королевском полку. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что во втором издании его книги читатель найдет более ста мыслей, в которых отразилась прекраснейшая душа, проникнутая подлинно философским отношением к миру и подлинно свободная от любых злободневных интересов.
Пусть задумаются над этими изречениями люди, склонные размышлять.
«Разум вводит нас в обман чаще, нежели наше естество».
«Страсти чаще впадают в ошибки, нежели здравое суждение, по той же причине, по какой правители чаще ошибаются, нежели подданные».
«Самые высокие мысли подсказывает нам сердце».
(Сам того не подозревая, он этими словами рисует свой портрет).
«Совесть умирающих клевещет на всю прожитую ими жизнь».
«Стойкость или слабодушие перед лицом смерти зависит от того, какой недуг сводит человека в могилу».
(Позволю себе дать совет прочитать нижеследующие изречения, бросающие свет на приведенные выше).
«Мысль о смерти вероломна: захваченные ею, мы забываем жить».
«Нет философии более ошибочной, нежели та, которая, якобы стремясь освободить человека от бремени страстей, наставляет его на путь праздности, небрежения, безразличия к себе».
«Как знать, может быть, именно страстям обязан разум самыми блистательными своими завоеваниями».
«Не подлежит суду поступок, который не нанес ущерба обществу».
«Кто карает суровее, чем даже закон, тот тиран».
Мне кажется, эти немногочисленные мысли не дают основания упрекнуть их автора в грехе, в котором один из самых блистательных умов нашего времени упрекнул философов, приверженных лишь к интересам своего кружка, сих новоявленных стоиков, умело сбивающих с толку слабые души:
Среди многих трудов, написанных теми, кто полагал себя призванным поучать людей, я не знаю ни одного, мудростью своей превосходящего главу о нравственном добре и зле из книги, о которой идет речь. Пусть в этой книге не все одинаково удалось автору, но либо я ослеплен дружбой, либо и впрямь никогда не читал ничего столь же полезного для правильного развития души, наделенной хорошими задатками и способной совершенствоваться. Сочинение, оставшееся после г-на де Вовенарга, содержит замечательные мысли — в этом меня лишний раз убеждает пренебрежение к нему любителей звонких фраз и пустопорожнего острословия.
МАРМОНТЕЛЬ[185]
ПИСЬМО ГОСПОЖЕ Д’ЭСПАНЬЯК 6 ОКТЯБРЯ 1796 Г.
Книгоиздатель, которому поручена новая публикация бесценных сочинений г-на де Вовенарга, уже прислал мне письмо с просьбой дать заметку о жизни этого Сократа наших дней; я ответил ему, что, к сожалению, не располагаю никакими сведениями сверх сообщенных мною в объяснениях к посланию, в котором посвящаю свою трагедию «Тиран Дионисий» г-ну де Вольтеру. У него-то я и познакомился с г-ном де Вовенаргом, по примеру нашего хозяина одарившим меня своим расположением. Я был тогда еще совсем юнцом. С жадностью я внимал обоим, их беседы были несравненно интересны, но никогда не касались того, о чем меня сейчас спрашивают, поэтому могу лишь повторить уже мною написанное. Позволю себе, сударыня, добавить только одно: хотя г-н де Вольтер был куда старше своего собеседника, он питал к нему истинное уважение, смешанное с нежностью, и впрямь трудно представить себе человека, чье красноречие и обаяние, присущие единственно добродетели, так непререкаемо и вместе кротко подчиняли бы своей власти равно умы и сердца. Немногие оставшиеся после него сочинения были плодами возвышенных и глубоких раздумий — предаваясь им, он забывал о своих мучительных недугах. Книги, прочитанные г-ном де Вовенаргом, были немногочисленны, но зато отборного, безукоризненного вкуса, и он постоянно к ним возвращался. Особенно близки ему по духу были Расин и Фенелон, и г-н де Вовенарг не уставал ими восхищаться. Это сразу чувствуется в том, как он живописует обоих. Портрет каждого исполнен в манере, характерной для этого автора. Его собственный характер живо и точно отражается во всем, им написанным. Читая сочинения г-на де Вовенарга, я как будто слышу его голос, но мне кажется, что говорил он еще изящнее и одушевленнее, нежели писал. Я всегда сожалел, что г-н де Вольтер не сделал для увековечения его памяти того, что сделали для увековечения памяти Сократа Платон и Ксенофонт. А ведь речи г-на де Вовенарга, собранные воедино, были бы не менее интересны. На этот раз не люди, а, увы, сама природа поднесла ему полный кубок цикуты, и я видел, с каким неизменным спокойствием он ее пил. В то время как его плоть разъедали недуги, душа хранила полную безмятежность, которой наслаждаются чистейшие духом. Он являл собой лучший пример того, как пристало и жить, и умирать.
Кровь его словно оледенела на морозе во время отступления от Праги; в своем Надгробном слове, посвященном памяти офицеров, погибших во время этой кампании, г-н де Вольтер отвел ему почетное место. Там, сударыня, г-ну де Вовенаргу воздана честь по его достоинствам. А я по-прежнему храню в душе живое и глубокое чувство, которое способна внушить одна лишь добродетель.