– Но ваша кожа не отреагировала на прикосновение к золоту.
Лорд Гордан отставил от себя чашку с блюдцем и медленно стянул перчатки. Ожоги! Внушительные, ярко-алые на его бледной коже, пузырящиеся ожоги! Свой крик я удержала, лишь прижав ладонь ко рту, но ужас… ужас все равно испытала в полной мере.
– Вижу, я напугал вас, – медленно произнес лорд Гордан.
До крика! Но я не стала говорить об этом.
Протянув руку, произнесла необходимое:
– Argentum sanitatem, – и напряженно проследила за тем, как словно нехотя, с невероятной для этого заклинания неспешностью исчезают раны.
– Отсроченная реакция, – произнес младший следователь, – я с самого детства отставал во всем. В развитии, в росте, в весе, в здоровье. Я, пожалуй, был самым болезненным ребенком в Вестернадане, потому как любые лекарства действовали лишь через время. Через весьма продолжительное время.
Я молчала, пока исчезали, заживляясь, страшные отметины, и лишь после этого подняла потрясенный взгляд на лорда Гордана.
– Моя мать, – продолжил полицейский, – никогда особо не жаловала меня в детстве. Мне всегда казалось, что причина в моей болезненности – в то время как другие матери гордились успехами своих карапузов, о моих «успехах» можно было бы лишь промолчать. Но потом появились вы, Анабель, и ваши слова о вивернах, произнесенные в кабинете лорда Давернетти, потрясли меня страшным осознанием – моя мать не рожала меня. Благодарю.
Он быстро натянул перчатки, скрывая уже исцеленные ладони, сжал руки перед собой, вновь посмотрел на меня и продолжил:
– Моя мать не могла иметь детей. Я считал себя виновным в этом, ведь именно мои роды, по легенде, вещаемой всем родственникам, прошли столь тяжело, что матушка утратила способность дарить жизнь. На деле же – мой отец обрюха… – и лорд Гордан осекся.
Его переполняли эмоции, но, как воспитанный джентльмен, он все же не опустился до неприличных слов и выражений.
– Моей настоящей матерью была девушка, о чьей принадлежности к оборотням он не ведал. Она умерла, производя меня на свет. Некоторое время после отец потратил на то, чтобы пробудить во мне сущность дракона, и в Вестернадан мои родители вернулись лишь после того, как мои глаза приняли отличительные для драконьего народа вид и форму.
Светло-синие глаза лорда Гордана вдруг изменились, и зрачок и радужка приобрели округлую форму и лишь затем вновь вертикально вытянулись. Я потрясенно молчала, в полнейшем ужасе взирая на дракона, который, как оказалось, являлся таковым лишь наполовину.
– Моя «тринадцатая луна», видимо, началась, когда мне исполнилось девятнадцать, – продолжил полицейский, – это был сложный период, я часто терял сознание, был вынужден покинуть академию правопорядка и пролежал в беспамятстве почти неделю, пока отец не нашел меня, отправившегося по случаю наступления выздоровления на прогулку в горы. Сопоставив все сказанное вами, я теперь понимаю, что это было. Тогда же я находился в нашем горном поместье почти безвылазно, родители не пригласили доктора ни разу… полагаю, вы уже догадываетесь почему.
Я догадывалась – потому что врач мог обратить внимание на некоторые «особенности», казалось бы, чистокровного дракона.
– Та ночь… – Лицо лорда Гордана сделалось бледным, его голос стал хрипловатым, в нем словно затаилась странная, приглушенная угроза. – Я видел вас.
Я замерла.
– Видел вас и слышал слова, сказанные вам леди Карио-Энсан. И, как вы уже знаете, ее убийцей был я.
У меня появилось непреодолимое желание закрыть уши и глаза и устранить отсюда, с места, где она была более чем уязвима, мою миссис Макстон и с ней заодно миссис Эньо, но лорд Гордан предугадал мои действия и произнес: