Глаза защипало горячими слезами, защекотало горло дурным предчувствием. Нет, нельзя об этом думать – нужно делать, двигаться, бороться и пытаться. Предчувствия – это пустое, это глупости. Помочь с оберегами? Значит, помочь с оберегами. И еще обязательно поговорить с Ивой. Но сначала к Горлице. Белянка решительно накинула шаль и поспешила наверх, отгоняя нежелание возвращаться туда, где больше не было ее детства.
На холм она поднималась бегом, будто боясь остановиться и передумать. Шлепки башмаков по
– Вот уж не думала, что ты вернешься.
Горлица сидела за столом, заваленным корзинками с бусинами, клубками, иголками, мешочками и травами – работа над оберегами кипела вовсю.
– Как же мне не вернуться, когда… – начала было Белянка и осеклась.
Рядом с Горлицей сидела Ласка и старательно делала вид, что не видит ничего, кроме нитки с нанизанным кварцем.
– Когда ты нарушила первый обет ведуньи и связалась с мужчиной? Да еще и с Отцом деревни! – выдала Горлица.
Ласка закусила губу, но даже не подняла глаз.
Горячая волна обиды подступила к горлу, и Белянка уже хотела сказать, что Ведунья деревни Луки теперь Горлица и что они с Лаской могут отказаться от ведовства и прожить обычную жизнь, не связанную никакими обетами, а Горлице нужно искать своих учениц.
Но она заставила себя промолчать.
Потому что это было глупо, малодушно, недостойно и просто нечестно.
Она тихо ответила:
– Однако я все еще могу колдовать. И я пришла помочь. Потому что мне небезразлична судьба нашей деревни.
– Очень в этом сомневаюсь, – процедила Горлица и ногой пододвинула ей стул.
Белянка села и молча взялась за работу.
Воздух между бывшими ученицами тетушки Мухомор можно было резать ножом. На первый взгляд все оставалось по-прежнему. Деревянный стол пестрел затейливым узором царапин, на перемете покачивались пучки зверобоя и чеснока. Пахло травами, медом и дымом. Но еще и странной пустотой, отчужденностью. Из углов исчезли лежанки и занавески, сундуки – остался лишь закуток Горлицы. Ощущалась какая-то заброшенность. Словно тетушка Мухомор была душой и сердцем этого дома.
– Здесь все так… непривычно, – Белянке невыносимо захотелось выразить вслух ту горечь, что скапливалась на губах.
Ласка прикусила нитку, затягивая на обереге узелок, и огляделась.
– Ты права. Все перевернулось, переменилось… – голос звучал неуверенно, бледно, и на миг Белянке стало ее жаль.
Но посмотреть бывшей сестре в глаза она боялась.