Братья Карамазовы. Продолжерсия

– Больных в презервном состояний нельзя трогайт, – то ли со сна, то ли от волнения он коверкал русские слова на немецкий манер сильнее, чем обычно.

– Я требую остановить осмотр. Я немедленно обращусь к Владыке… – вновь приступил отец Паисий.

По лицу отца Софроникса вдруг мгновенной судорогой промелькнула еще одна гримаса. На этот раз откровенно злобная.

– Владыки Зиновия, как известно, нет в монастыре (он действительно предпочел остановиться в городе у городского главы), а дело не терпит отлагательств… Да и вообще, отче святый, – а? – не лезьте, где и без вас обойдутся.

Это было уже слишком грубо и нагло, но отец Софроникс, похоже, решил идти ва-банк.

– Давай – тяни!.. – вдруг почти заорал он на замерших под весь этот разговор монахов. Те, вздрогнув от окрика, резко потащили вверх несчастного цыгана, уже не заботясь об его удобстве и элементарной осторожности. И его пронзительный вопль тут же потряс всю палату. Несчастный цыган от боли даже на какое-то время пришел в себя, вытаращив полные слез глаза на стоящего чуть в сторонке Ракитина. Оглушенные этим криком, Тюхай с Кочневым, разумеется, не успели проверить матрас, как тело цыгана вновь грохнулось вниз. Это рефлекторно отреагировали на его крик поднявшие его монахи. Цыган тут же потерял сознание, так и оставшись с открытым, оскаленным болевой гримасой ртом.

– Я требуйт, я требуйт!.. – храбро кинулся вперед Герценштубе, расталкивая монахов, но его неожиданно опередил Ракитин.

– У, уродцы монашеские!.. Ни хрена ничего не сделать не могут!..

С этими словами, он сам приступил к койке, бесцеремонно толкнул цыгана на бок, отчего тот едва не упал с койки. Ракитин сам прощупал больничный матрас и не найдя ничего, пихнул цыгана обратно. В это время к нему пробился и Герценштубе. Он схватил за руку Ракитина, пытаясь остановить его дальнейшие действия. Но тот так сильно двинул его другой свободной рукой, что старик отлетел к противоположной кровати и ударился головой о ее спинку. Колпак при этом слетел с его головы, обнаружив плешивую, покрытую пигментными пятнышками лысину. Мгновенно ослабев, Герценштубе сполз на пол и тут же заплакал, наверно, не столько от боли, сколько от унижения и бессилия. Его старческие всхлипывания и надтреснутые дребезжания дрожащего голоса заструились по палате в полной тишине. Ошарашенные больные застыли от страха, замолчал даже Демьян, видимо, подавленный всей этой картиной неприкрытого насилия над стариком и беспомощными людьми.

Это был явный перебор даже для Ракитина. Видимо, почувствовав это, он дал знак отцу Софрониксу на уход, и вся толпа поспешно поспешила вон из палаты. Последним стал выходить Ракитин, но как-то не спешно, словно ему чего-то не хватало. Почти от самой двери он вдруг вернулся назад и, склонившись в сторону отца Паисия, пытавшегося поднять с пола Герценштубе, прошипел:

– Запомни, игумен! Когда-нибудь всех вас выметут поганой метлой!.. Хорошо запомни мои слова!.. – и вышел, уже не оглядываясь.

Где-то через полчаса к комнатке Герценштубе вернулись после завершения безрезультатного осмотра Тюхай и Кочнев. Стюлина с ними не было. А из самой врачебной комнатки к ним вышел Максенин. Его, оказывается, Герценштубе оставил в своей комнатке на ночь, чтобы следить за самочувствием и делать примочки к покалеченной руке. Поэтому он и не подвергался «осмотру», как другие покалеченные. Голова Максенина была замотана бинтами, так что незамотанными оставались только верхняя часть лица с глазами и носом. Говорить он мог едва разборчиво, больше мычал, с большим трудом шевеля разбитыми губами и языком под слоем пропитавшихся кровью и лекарствами ватой и бинтами.

– Макс, там этот, юродивый-дезя, мы когда мешки внесли – мимо был.., был – эт, там. Видел, кажись… – взволнованно зашептал Кочнев.

– Вот, гнида-а! Когда туда заносили – нигде. А оттуда – как выдерся… – тут же добавил Тюхай, злобно сощурив свои небольшие татарские глазки.

Максенин в ответ на это сообщение замычал и закачал головой, всем своим видом выражая крайнее недовольство и обеспокоенность. А события разворачивались следующим образом. После расправы над Славиком и своей неудачной «бусырки» Максенин сам вернулся в монастырь в весьма покалеченном виде, и тут же попал в руки сердобольного Герценштубе. Едва придя в чувство и отослав, наконец, от себя доктора, он тут же находит вернувшихся еще раньше его в монастырь мальчишек и поручает им сделать то, что по договоренности с Красоткиным должен был сделать сам. А именно – занести мешки со взрывчаткой в бывшую могилу преподобного отца Зосимы. Это было нарушение всех правил конспирации, недопустимое «смешение» пятерок, тем более – открытие главного замысла революционерам фактически еще детям… Но – другого выхода у него не было. Покалеченный, он чисто физически не смог бы управиться с тяжелыми мешками, да и доктор Герценштубе с отцом Паисием постоянно контролировали его состояние. В превеликим трудом объяснив своим мальчишкам (это стоило ему нового кровотечения из разбитого рта), что и где они должны сделать, он конечно же забыл предупредить о возможных предосторожностях, связанных с юродивым. Сам-то он был бы осторожнее и сделал бы все чисто. Но судьба все равно благоволила юным террористам. Мальчишки успели вынести мешки со взрывчаткой из подсобки монастырской общаги для трудников буквально за полчаса до того, как в монастырь нагрянул с осмотром Ракитин. Иначе этот динамит был бы непременно найден, что означало полный срыв и плана А, и плана Б по устройству «эксцесса». Они и вернулись как раз в тот момент, когда отец Софроникс заявился за ними для организации внутримонастырского «осмотра». Единственным «проколом» оказалась, когда они выползали из лаза возле могилы Смердякова, мимолетная встреча с юродивым штабс-капитаном.

Тем временем Максенин стал подавать какие-то непонятные знаки, которые его «сотоварищи» какое-то время никак не могли понять. Тому пришлось, наконец, оттопыривая края набухшего кровью бинта от губ и морщась от боли, прохрипеть:

– Где-е Стюля?..

– Слабак, обделался… – презрительно протянул Тюхай. – Когда этого цыгана трепали. Сказал – домой иду, не может… Да пусть валит – молокосос был. Вторая Зюся…

Максенин опять недовольно замычал и задергал головой. Потом нахмурился, как что соображая. Тюхай и Кочнев ждали.

– Так что, Макс, с этим юродом-дезя?.. – осторожно напомнил Кочнев.