На поколеньях живых.
Стонет и тяжко вздыхает
Бедный забитый народ;
Руки он к нам простирает,
Нас он на помощь зовет.
Час обновленья настанет –
Воли добьется народ,
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придет.
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых, -
Дело друзья, отзовется
На поколеньях живых.
На слова припева о «сырых шахтах» сначала затрепетал, а затем вновь стал прорываться рыданьями Муссялович. Действительно, булькающая и шипящая в темноте известковая яма уж больно сильно их напоминала. Но Катерина Ивановна не дала ему вновь расползтись, несколько раз и сильно дернув его за руку и за плечо.
Однако необходимо было выработать и дальнейшую диспозицию вместе с планом немедленных действий. Сначала обсудили уход Ракитина. Может, это было слишком самоуверенно и легкомысленно со стороны заговорщиков, но без особых возражений было принято, что Ракитин ничего предпринимать не будет, во всяком случае, в эту уж ночь точно. Более того, у всех, пожалуй, за исключением Муссяловича в душе по отношению к Ракитину сформировалось чувство если не безусловного уважения, то нечто на него похожее. Это из-за его мужественного поведения во время «суда» и, как ни странно, ловкого ухода после развязки. Но на всякий случай решили, что по возможности не оставаться на остаток этой ночи по домам. Из обоих планов покушения на царя остался только план «Б» (стала известной и незадача с Максениным, так что план «А» был окончательно похерен), на нем и было решено сосредоточиться. Естественно, теперь главным действующим лицом становился Алеша. Это он должен был пробраться через лаз у могилы Смердякова в бывшую могилу преподобного Зосимы и там, когда царь с приближенными будут поднимать мощи, чтобы перенести их в Троицкий храм, взорвать мешки с динамитной смесью.
Возвращаясь далеко за полночь домой по пустынным улицам такого темного в это время Скотопригоньевска, Алеша вначале бодрился. Обсуждение последних планов под энергичным руководством Катерины Ивановны словно вернуло его из состояния прострации после смерти Красоткина и даже придало каких-то «отчаянных» сил. Но подходя к дому, ему неожиданно ярко вспомнилось это восклицание Красоткина после выстрела и промаха Ракитина: «Как Печорина!..» И ужасающая горечь недавней потери как волной накрыла его с головой. Это уже была не прострация, вызванная шоковым состоянием, это было острейшее и ничем уже не смягченное отчаяние невозвратимой потери. Отчаяние, накатившее внезапной волной, и оттого такое острое и мучительное. Алеша, на секунду остановившись и взглянув в темное беззвездное небо, два раза глотнул воздух и прорвался рыданиями. Чтобы никого не разбудить и не привлечь к себе внимания, он был вынужден ускорить шаг, перейти почти на бег, но остановить свои рыдания уже не мог. Он так и шел, почти бежал, нелепо подпрыгивая при малейших препятствиях и плакал и рыдал на ходу. Только подходя к своему дому (а до него от дома Смурова было минут двадцать ходу), стал сдерживаться и постарался взять в себя в руки. Домашних, если кто был дома, уж никак нельзя было обеспокоить.
Подходя к калитке и идя вдоль старого, еще со времен Федора Павловича, высокого забора, он уже почти перестал издавать какие-либо звуки, но неожиданно за забором услышал нечто непонятное. Слышалась какая-то возня, повизгивание, поскуливание, издавать которые мог только Шьен. Алеша, даже сам удивившись с себя, мгновенно весь превратился в слух. Он осторожно, известным только всем его домашним способом, откинул защелку на двери, открыл ее, вошел внутрь, слова закрыл и абсолютно беззвучно, как тень, стал пробираться вдоль уже внутренней стены забора к источнику непонятных звуков. Спроси его – он бы и сам не сказал, к чему эта мгновенная осторожность, эта конспирация, приемы разведчика… Но только в душе – нарастающее чувство чего-то неотвратимого, свидетелем чему он неизбежно станет. И от этого, как ни странно, ему стало легче. Все-таки какое-то переключение, точнее, предчувствие переключения на что-то новое от пожиравшего его внутри отчаяния. Это почти мистическое предчувствие его не обмануло. За кустом молодой зазаборной сирени он обнаружил Лизку и Шьена… То, чем они занимались, описать не поднимется перо, но увиденное (даже не сколько увиденное – ибо в темноте мало что было видно – а больше понятое) дало такой эффект, что у Алеши еще сильнее расширились и без того широко раскрытые глаза. И почти сразу же он, издав какой-то глухой рычащий звук, бросился вперед из своего укрытия за сиренью и стал избивать ногами, то что под ними в этот момент оказалось.
– Шишига! Шишига!.. Шишига!.. – хрипел при этом Алеша, странным образом, используя одно из словечек Ферапонта, при этом не переходя на крик и сознательно приглушая громкость голоса. Словно не он сам, теряя рассудок, совершает все свои действия, а кто-то им невидимо руководит, причем очень властно и без какой-либо возможности неповиновения.
Шьен, наконец, отскочил в сторону, но это не остановило Алешу, он явно уже не в себе, продолжал молотить корчащуюся по сторонам и пытающуюся встать с четверенек Лизку. Наконец, она заверещала, хотя и тоже не в полный голос, но это не остановило Алешу, он схватил ее одной рукой за волосы, а другой стал бить ее по лицу.
– Шишига блудли-ва-я-я!.. – все хрипел он, при этом таща Лизку ближе к забору. Там, в самом углу, находилась старая гумусная яма. Алеша вряд ли отдавал себе отчет, что он сейчас хотел выполнить показавшийся ему еще совсем недавно безумным выкрик Lise: «Давай убьем ее и в саду закопаем – никто не найдет!..» Только сейчас эти слова вовсе не казались ему безумными, он даже не оценивал их на предмет разумности, просто выполнял их, как некое вполне естественное в его ситуации действие.
ebooksa