— Поймали сома-то? — жалобно спросила Настя Богдан, самая маленькая в отряде, ей еще и тринадцати не исполнилось.
— Нет, — сказала Лера печально. — Он так и лежит, затаившись на дне, переваривает своих жертв. Иногда всплывает за новыми.
— А завтра мы с третьим отрядом идем купаться на Волгу, — задумчиво сообщила Оля Волкова. — А наш лагерный пляж местные называют «Сомовья Бухта». Как знать, как знать…
Настя в ужасе всхлипнула, Лере стало неловко.
— Он редко выплывает, — сказала она, сжав Настину руку. — И вообще, это все на Дону было. Не у нас.
— Есть Волго-Донской канал, — не унималась Ольга. — Широкий. Сом пройдёт.
Лера раздражённо ткнула её в бок кулаком. Чего зря пугать младших, девчонка вон дрожит уже. Оля засмеялась, залезла на верхнюю кровать, свесила голову.
— Не бойся, Настя, в нашу часть Волги ему не подняться. ГЭС не пустит, видала, какая она здоровая? Купайся завтра спокойно.
Девочки, зевая, разошлись по своим кроватям, засопели быстро, день был долгий. Лера дождалась, пока все заснут, потом натянула платье, отодвинула занавеску и марлю на окне, забралась на широкий подоконник. Десяток комаров дежурил снаружи, ожидая лазейки и тут же бросился внутрь комнаты, кусать Лериных соседок. Лера виновато поёжилась и решила, что, когда вернется, накрываться одеялом не будет, чтобы комары кусали её, а не других девчонок.
Сердце билось часто-часто — придёт или не придёт? Дима ждал на игровой площадке, под грибком. Его тёмные волосы были старательно приглажены, в руках он держал сильно потрепанную розу и грустно ее рассматривал.
— Я хотел ее тебе подарить, — сказал он Лере, извиняясь. — А пока шел от поселка и тут через забор лез, она вся рассыпалась. Теперь фигня, а не роза. Зато, — оживился он, — я видел лису и барсука.
Лера взяла розу, понюхала. В груди было очень горячо. Ей никто ещё не дарил цветов. И маменьке ее никто не дарил цветов. Весёлая Балка, где они жили, была районом суровым, совсем слегка городским, на самом отшибе длинного, вытянутого вдоль реки Волгограда. Там бил источник полезной минеральной воды «Ергенинская» и царили простые поселковые нравы, не подразумевающие цветов и стихов при луне. На прошлой неделе Дима читал ей свои про любовь и кровь. Прекраснее она ничего в жизни не слышала, аж сердце замирало.
Раз пришла ко мне любовь,
Заиграла ртутью кровь,
И я понял, точно понял,
Что такой не встречу вновь.
— А, вот ещё тебе, — вспомнил Дима, протягивая ей кулёк. — Малины нарвал перед выходом. Только она тоже… это… пострадала.
Лера ела мятую вместе с мошками малину, слушала его неторопливый рассказ о будущем поступлении в медицинский, о ночных повадках барсуков, о том, как он приедет в город, они встретятся в центре и вместе пойдут в планетарий. Лера кивала и улыбалась, ей казалось, что она знала этого мальчика всегда, всю жизнь, что в те редкие минуты, когда ей бывало хорошо, спокойно, весело — это было потому, что он шёл к ней, приближался во времени, и она его предчувствовала. Замирая от собственной смелости, она потянулась к его лицу и прижалась губами к мягким губам. Он задрожал и тоже замер, и так они сидели целую вечность — неподвижные, скованные своими чувствами и своей неопытностью, слушая, как колотятся их сердца.
Внезапно прервав поцелуй, Лера вскочила, ужаленная непонятным ужасом. Она почувствовала на себе взгляд из темноты. Как будто на площадку, где они сидели, незаметно опустилось холодное облако чьего-то внимания, злого и безжалостного. Девочка вдруг поняла, что уже совсем темно, свет фонаря сюда почти не достает, что желтая клоунская морда гусеницы-карусели смеется зловеще, что августовская ночь прохладна, а её кожа покрылась мурашками. Она крепко сжала Димину руку.
— Мне пора, — сказала она резко. Дима закивал, пряча разочарование — прошлое свидание было длиннее. Он даже не успел прочесть ей свои новые стихи.