— С рисованием слабо — на «четыре», зато по всем остальным предметам «пятерки», — сказала она манерно.
Свет с окна падал на верхнюю часть ее лица. Золотистые кудряшки волос, которым словно не хватало места на голове, непослушно спадали на лоб. А из-под них с любопытством смотрели голубые глаза, излучавшие зеленые блики. И в этом выражении Травин вдруг увидел нечто от молодой Татьяны. Он улыбнулся навязчивой мысли, провел рукой по лицу и как можно серьезнее сказал:
— «Четверка» у такого строгого учителя, как Козлов, тоже хороший результат.
Едва от отца отошла довольная собой Авдотья, как приблизилась Катерина. За собой она привела Петра. У мальчишки вместо привычной челки волосы были зачесаны назад. Он то и дело пытался опустить их на лоб, но строгая Катерина не давала брату портить прическу.
Подошел и И ван. Он степенно протянул отцу серый лист бумаги, на котором карандашом были нарисованы младшие брат и сестра.
«Наверное, пора брать его с собой на подряды. Пусть привыкает», — подумал Травин, рассматривая внимательно рисунок.
После обеда он нашел время, чтобы заглянуть в записку Козлова. В своем коротком письме Павел Егорович сообщал:
«Уважаемый Алексей Иванович! Бывал я у троих Травиных. В Кашинском уезде и Шуе ничего знать не знают о Травиных из Галича. Зато в городе Стародубе тамошний помещик Никифор Алексеевич Травин рассказал мне прелюбопытную историю, слышанную им еще от своего деда.
Оказывается, внук Семена Ивановича Травина, того самого Серапиона-игумена Кирилло-Белозерского монастыря, получил от деда большое богатство. Асан Елизарьевич перед смертью завещал богатство одному из трех сыновей — Дмитрию Асановичу. Он передал состояние внуку, а тот все золотые монеты разместил в кирпичи собственного изготовления и пометил их начальными буквами фамилии. Кирпичи отвезли на подводах в Галич, из них потом построили дом. Где разместили в стенах кирпичи с золотыми монетами, знал наш прадед Леонтий Иванович, но тайну никому не передал, так как скончался скоропостижно. Неизвестно, кто из сыновей его, Иван Леонтьевич или Петр Леонтьевич, стал хозяином этого здания.
Это все, что я мог узнать. Жду вас к себе. У меня есть некие предположения. Хочу ими поделиться. Уважающий вас Козлов».
«Почему это неизвестно? — растерянно спросил себя Травин. — По всему получается, дом перешел к Ивану Леонтьевичу Травину. К брату моего деда».
И едва он об этом подумал, сразу рой мыслей обрушился на Алексея. Мыслей было столько много, и налетали они в таком разнобое, что Травину пришлось долго сосредоточиваться. Но даже и когда он с полной уверенностью мог сказать себе, что пьяные сказки отца о богатстве — не что иное как память о годах, прожитых в большом достатке, что его дед имел одинаковые права на дом со своим единокровным братом, его угнетали сомнения, что Козлов мог что-то напутать.
Утром следующего дня Травин писал прошение в Совет Академии художеств. Перед тем как отправиться в Академию, он снова читал его, украшая отдельными фразами:
«…Надеюсь в нынешнем году представить на благоусмотрение и суд Академии сверх того, честь имею… рисунок плафона во вкусе рококо, по которому я начал производить работу в квартире г-на Алексея Федоровича Орлова. И граф и графиня остались моей работой довольны, и получил я от их сиятельств благодарности… Я осмеливаюсь Совет Академии по части декоративной по означенному рисунку во вкусе рококо пригласить осмотреть на месте мою работу в квартире г-на А. Ф. Орлова, что у Красного моста в доме Таля… по части архитектуры осмотреть четыре колоссальные фигуры в Римско-католической духовной коллегии на фасаде, что у Измайловского моста.
Модель церкви собственно мною сочиненную, как архитектором и равно и образа собственно моего сочинения… посмотреть Совет Императорской Академии художеств моих работ за тридцатилетие моих неустанных занятий я покорнейше прошу… наградить меня званием академика и через что обновиться ум мой и восприятие художника, стремящегося к достижению совершенства.
К сему прошению руку приложил свободный художник Алексей Иванович Травин дня 23 сентября месяца года 1853».
В отличие от прошений прошлых лет, на этот раз долго ответа ждать не пришлось. Он пришел спустя два дня. Выписку из журнала Совета Академии художеств Травин прочитал при получении ее — в канцелярии:
«…Определено: дать знать Травину, что он как неклассный художник должен прежде по удовлетворительнейшим трудам получить звание назначенного в академики, а затем просить программу на звание академика».
Положив документ в карман сюртука, Травин направился на поиски вице-президента Академии Федора Петровича Толстого. Не хотелось ссориться с начальством. Иначе он бы давно последовал совету князя Орлова и послал письмо министру императорского двора графу Адлербергу. Толстого в кабинете не оказалось, зато по возвращении к парадной лестнице встретился Брюллов.
Александр Павлович был всего на три года старше Алексея Ивановича, но уже как двадцать лет назад удостоился звания профессора архитектуры за проект роскошной церкви в столице, отмечен за постройку Пулковской обсерватории и Мраморного дворца. В сороковых годах по его проекту была построена Александринская больница для легочных больных в память в бозе почившей дочери императора Николая Первого княгини Александры Павловны, где принял участие и Травин, реконструировавший походный иконостас, но так и не получивший всей суммы.