— Дорогая, я тебе давно обещал, что у нас в квартире будет прекрасный плафон, — жестикулируя и улыбаясь, произнес князь, едва жена заняла место за столом. — Перед вами тот самый художник Травин, о котором мы были с вами наслышаны в Юсуповском дворце.
— Я бы хотела видеть рисунок плафона в стиле рококо, нечто божественное, — пылко и коротко высказалась княгиня.
— Может быть, у вас есть предложение по сюжету? — учтиво предложил Алексей.
— Что вы, что вы — выбирать сюжет вам, — вспыхнула она и совсем по-простецки добавила. — Я еще по куполу ротонды во дворце Юсуповых поняла: у вас недурной вкус.
— Сюжет, разумеется, ваш, — согласился с мнением жены Орлов, — но нам бы хотелось, прежде чем вы приступите к росписи плафона, увидеть его на бумаге.
— Я принесу вам несколько вариантов. Выберете из них, какой больше понравится, — в тон князю ответил Травин.
— Хотелось бы видеть плафон готовым ко дню рождения Алексея Федоровича. Где-то к началу октября, — глянув на мужа, сказала Ольга Александровна.
— Если я не буду ограничен во времени нахождения здесь, — Травин развел руками, — то в первых числах октября работа будет закончена.
Орловы переглянулись. Белые щеки княгини окрасились румянцем. Покрутил усы князь. На какое-то мгновение в кабинете установилась тишина.
— Я думаю, ограничений не будет, — стараясь придать лицу непринужденное выражение, сказал Орлов. — На время вашей работы мы переедем в особняк на Литейный проспект. Но! — он шутливо погрозил пальцем, — я лично буду контролировать вас ежедневно.
В ожидании приезда в Санкт-Петербург Порфирия Успенского Травин загружал себя делами. Приходя вечером домой, падал от изнеможения. Больше всего уставал при установке скульптур на фасаде Польско-католической духовной коллегии. Приходилось по нескольку раз за день подниматься на кровлю и опускаться вниз, чтобы оценить работу. К вечеру Алексей торопился в квартиру Орлова. Здесь ему помогал снимать усталость вырисовывающийся на потолке образ восходящего на небеса Христа. Глаза художника отдыхали на пухлых комочках облаков, полосках синего неба и мелких россыпях звездочек, словно мерцающих из глубины.
Алексей Федорович по обыкновению приходил поздно. Князь подолгу смотрел в потолок то с одной стороны залы, то с другой, а потом, довольный увиденным, щелкал языком и ни слова ни говоря уходил. С Ольгой Александровной они пришли, когда Алексей делал последние мазки, оттеняя одни детали, освещая другие.
Княгиня, в отличие от своего мужа, который одобрительно покрякивал, не сдерживала эмоций:
— Вы превзошли мои ожидания!
Ее слова, сказанные шепотом, вряди ли донеслись до слуха Травина, но увидев восторженное лицо княгини, он понял радость ее и, улыбнувшись, кивнул.
— Жалею об одном: что раньше не пригласил вас, — зычным голосом прокричал Орлов.
«Может, потом и граф Федор Петрович Толстой и профессор архитектуры Александр Павлович Брюллов тоже пожалеют, что сегодня не по справедливости обходятся со мной», — подумал Травин и, кивнув князю, улыбнулся.
Неделю назад, почти одновременно он получил ответы из Академии художеств. Один был по жалобе на неуплату 791 рубля серебром за устройство сцены в Академии художеств в 1849 году, другой — по прошению Алексея выплатить 715 рублей за работы по исправлению и установке иконостаса в 1848 году в церкви Александринской женской больницы в память великой княгини Александры Николаевны. В обоих случаях ему было отказано по весьма несущественным причинам.
«Если к Орлову обратиться?» — подумал Травин и тут же обругал себя, что ранее не догадался об этом.
Алексей посмотрел вниз, поискал глазами вдоль стены залы и, заметив Алексея Федоровича, махнул ему рукой. Тот ответил на приветствие, улыбнулся, взял жену под руку и направился к выходу. Травин рванулся было к лестнице и со всего маху упал, едва удержавшись на досках. Пересиливая боль, он быстро спустился вниз, скрипя зубами, проковылял через комнаты, но когда, наконец, оказался за входной дверью, увидел удаляющуюся от здания карету.