Дома его ждала записка от протоиерея Раевского, призывающая срочно прибыть к зданию Синода. Травин, не дочитав ее до конца, рассчитывая встретить архимандрита Порфирия Успенского, отказался от обеда и срочно выехал от дома. Каково же было удивление, когда он увидел расхаживающего в одиночестве возле кареты Михаила Федоровича в долгополой распахнутой шубе.
— Уезжаю я, Алексей Иванович, так и не повидав брата Порфирия, — ответив на приветствие, прогудел Раевский. — Срочно потребовался в Вене. Обстановка, знаете ли, такая сейчас складывается неблагоприятная.
— Что вы говорите, Михаил Федорович? — воскликнул удивленно Травин. — Мы же турок побили!
По дороге к Синоду Травин купил свежую газету. Он знал, как внимательно следит Раевский за событиями в мире, в стране, и не хотел ударить лицом в грязь, как случилось при их первом знакомстве. Большое место в «Санкт-Петербургских ведомостях» отводилось Синопской битве. 30 ноября 1853 года эскадра Черноморского флота, совершив переход через Черное море, атаковала турецкий флот, истребила его и разрушила береговые укрепления.
— Знаю, знаю, — махнул рукой Раевский, — но вы, батенька, забываете, что поражение Турции теперь дает повод Англии и Франции выступить против нас.
— И их разобьем, — выпячивая грудь, заявил Травин.
— Не получилось бы обратного, — усмехнулся Раевский. — У них флот на пару ходит, а мы все еще под парусами. По моим скромным сведениям, война может прийти к нам не позднее весны следующего года.
Протоиерей оказался человеком хорошо разбирающимся в военном деле. От него Алексей узнал о технической отсталости русских войск от англичан и французов. О том, что давно собирались построить железную дорогу на юг России, но так и не построили. Теперь возникают трудности с обеспечением Крыма продовольствием, боеприпасами, полками пехоты, батареями артиллерии.
— Не хотел я уезжать, не простившись с вами, — внезапно сменил тему разговора Раевский. — Больно полюбились вы мне своей простотой, искренностью.
— И Порфирия Успенского не дождетесь? — спросил простодушно Травин.
— Не волен я перед обстоятельствами, — развел руками Раевский, но, — он запахнул шубу, посмотрел на карету и деловым голосом объявил, — в Синоде я оставил для архимандрита письмо. В нем есть короткая весточка о вас. По приезде он обязательно пошлет извещение на ваш адрес. Так что не переживайте сильно, Порфирий скоро будет. Там ему больше нельзя находиться.
— Ну вот, я ваш портрет так и не нарисовал, — пробормотал Травин, стараясь подавить в себе горечь расставания.
— Даст Бог, свидимся, Алексей Иванович, — широко улыбнулся Раевский. — А пока давайте-ка на посошок, на дорогу по чарочке. Я тут пока вас ждал, неплохой трактирчик присмотрел.
Травин возвращался домой пешком. Еще не было больших морозов, а уже кое-где горели уличные костры. Возле каждого из них виднелась фигура городового, по две-три бродяжки в рваной одежде, несколько вездесущих мальчишек и, конечно, дворовые собаки с поджатыми хвостами. Остановившись возле одного такого костра, Алексей протянул озябшие руки к цилиндрической решетке из железных прутьев. Он не слышал, как сзади подъехала карета, не слышал шагов приближающегося к костру человека.
— Ну ты и напугал меня, — возмутился Травин, поймав за руку Платона. — Этак мог заикой сделать. Памяти лишить. А у меня четверо детей. Кто их кормить будет?
— Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, — продолжал улыбаться Ободовский, пытаясь высвободиться из цепких рук друга.
— Неужели всю семью в артисты пристроишь? — усмехнулся Травин, отпуская руку.
— Насчет семьи не знаю, а для тебя новость хорошая, — ухмыльнулся тот. — Давай ка отойдем.
Они отодвинулись от костра, уступив место возле него двоим бродяжкам — совсем молодым мальчишкам. Мороз крепчал. В огонь подкидывали хворост, и стоящие возле костра все ближе теснились к железной решетке. Ободовский и Травин, облаченные в польские кафтаны с широкими рукавами, увлеченно беседовали, не обращая внимания на холод, лишь изредка потирая озябшие руки да пристукивая нога об ногу.
— Это все Елизавета постаралась. Она ведь в хороших отношениях была с Еленой Павловной, женой великого князя Михаила, — улыбаясь, сказал доверительно Платон и, оторвав взгляд от друга и закатив глаза к небу, словно молитву прочитал. — Вот уж кому казалось, Бог дал все необходимое для счастья: ум, красоту, дом — прекрасный дворец, восторг и почитание выдающихся людей нашего времени, наконец, большую семью — мужа и пяти дочерей. Но что за несправедливость! Рок какой-то обрушился на семью? За что? Ты только проследи за датами: в 1832 году умирает годовалая дочь Александра, в 1836-м — двухлетняя Анна, в 1845-м — девятнадцатилетняя Елизавета, еще через год — старшая Мария, которой был 21 год. А тут еще и смерть мужа.