— История мне знакома, — нахмурился Алексей, покрутил головой, толкнув друга в грудь. — Ты мне о деле говори, а то околею от мороза да так и не узнаю, чем ты меня хотел обрадовать.
Увещание Алексея не подействовало. Ободовский, едва взглянув на друга, снова устремил взгляд вверх и продолжил тем же голосом:
— Все это время Елизавета была при ней, с княгиней разделяла горе, утешала ее. Жила бы и сейчас, но замужество не позволило ей оставаться и дальше в Зимнем дворце. Расставаясь с любимой фрейлиной, Елена Павловна спросила о желании и обещала исполнить все, что она попросит….
— Елизавета, — сказал задумчиво Алексей. Пнул попавшую под ноги сухую ветку, глянул на свет костра, повернулся к Платону.
Отблески пламени метались по его лицу. В какое-то мгновение Ободовскому показалось, что его друг плачет.
— Елизавета, — снова произнес Травин, едва шевеля губами. — А веришь ли ты мне, — он шагнул к Платону, они оказались так близко, что слышали дыхание друг друга. — Веришь ли, что я до сих пор люблю ее?
— Не верю, — резко ответил Ободовский.
— Это почему же?
Любимых не бросают. А ты это сделал дважды.
— Ну, знаешь ли….
— Первый раз, — продолжал Ободовский, — когда узнал о трагедии в их семье. Девушка осталась одна в чужом городе, ты не то чтобы не стронулся с места, а попытался забыть ее. Разве я не помню твоих увлечений галичскими девицами, да и костромскими. Погоди! Я еще не договорил, — Платон отвел руку Алексея и продолжил. — Второй раз, накануне свадьбы с Татьяной, у тебя была возможность, прежде чем жениться еще раз попытаться найти любимую. Ты сам рассказывал, что услышал знакомый голос, когда выходил из Троицко-Измайловского собора. Но ты, похоже, заглушил зов сердца и поддался голосу разума — решил связать свою жизнь с дочерью купца, с которой был знаком чуть более часа.
— Прекрати! — крикнул что есть силы Травин.
Люди, стоявшие возле костра, обернулись к ним. Городовой, пробежав пальцами по пуговицам шинели, будто по клавишам гармони, напрягся в ожидании развязки. Даже бродячие собаки, поняв, что рядом скоро может разыграться драка, визгливо залаяли.
— Прекрати! И больше не напоминай мне об этом, — прошипел Травин, сверкая глазами.
— Я правду сказал, — потупив взгляд, тихо молвил Ободовский.
— Правда, она двоякая. Ты ведь всего не знаешь, — покачал головой Алексей. — Я первым делом, как о пожаре узнал, к ее бабушке побежал. Она мне и сказала, что Елизавета в надежных руках, и лучше будет, чтобы люди, приютившие ее, считали, что она одна-одинешенька на белом свете. Конечно, сейчас понимаю, что зря старуху послушал. Она тогда уже не в уме была от горя. Что же до второго раза, то голос Елизаветы я слышал много раз. На него я бежал в Галиче, на него откликался в Костроме. Да и в столице он мне слышался не раз и не два. Я потом к этому привык, а тебе рассказал про последний ее окрик.
— Ты мне такого не рассказывал, — буркнул Платон.
— И сейчас бы не рассказал, если бы ты не оскорбил меня, — примиряюще отозвался Алексей. Взял за пуговицу кафтана, покрутил ее, — А я, грешным делом, подумал, ты упрекнешь в том, что я Татьяну не бросил, на условия Елизаветы не согласился.
— Подумал… — протянул Платон. Улыбнулся. Покачал головой. И вдруг его хмурое лицо оживилось, словно и не было ссоры у них, — Я ведь тебе еще историю не рассказал про Ораниенбаум.
— Ну, — подтолкнул друга Алексей.