Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы
В стареньком длинном сарафане, подпоясанном под грудью широким кушаком, с волосами, закрученными в греческий узел, она походила на крестьянку. Движения ее были плавны, она словно уставшая лебедь скользила по комнате из одного угла к другому: в одном заплачут Авдотья и К атерина — спешит к ним, в другом Иван начнет учить уму-разуму младшего Петра — торопится разнимать братьев.
Алексей лежал на диване с головой, обвязанной мокрым полотенцем. Рядом с диваном стояла бутыль с огуречным рассолом. Время от времени он наклонялся к ней, подносил к губам и судорожными глотками отпивал ядреный, пахучий настой охая да покрякивая.
Вчера по возвращении в столицу Михаил Раевский пригласил полюбившегося ему художника в гости. Впервые в жизни Алексей пил с церковной братией. Угощал медовухой священник из Великого Новгорода. Пили из деревянных кружек. Закуска была хорошая. Помнил, как знакомился, о чем говорили, даже имена некоторых священников запали на ум, но он не помнил, как добрался до дома. Татьяна рассказывала, его подвезла карета, запряженная тройкой лошадей, а домой занес большой косматый поп с курчавой черной бородой в черной сутане.
— Косматый мужик, как ты говоришь, — протоиерей Михаил Федорович Раевский, настоятель церкви при русском посольстве в Вене, — сердито заметил Алексей, когда жена в очередной раз вспомнила, как мужа доставили на квартиру. — Через него идет помощь от русских обществ, синода славянским культурным обществам, газетам, православным церквям Балканских стран. Там, на Балканах, он печется о создании первых средних учебных заведений европейского типа. Это ученый человек большого масштаба!
— Так зачем же ученый человек так напоил тебя? — не унималась Татьяна.
— Никто меня не поил. Сам пил, — буркнул Алексей и снова потянулся к бутыли.
Вчера при встрече с церковными служителями он загорелся идеей сделать модель церкви в русском характере. Собирался сегодня же взяться за дело, рассчитывая в октябре подать прошение на рассмотрение ее в Совет Академии. Но вот уже полдень, а он до сих пор не может оторвать голову от подушки.
Травин вспомнил и о незавершенном проекте композиции барельефов — четырех колоссальных статуях на здании Римско-католической Духовной коллегии. Перед отъездом в Одессу он изготовил скульптуры и намеревался по возвращении приступить к их установке на фасаде.
Надо было идти в Академию художеств. До сих пор он не получил ответа на высланное туда предложение заключить контракт на поставку из собственного магазина краски и прочих художественных предметов. Там он думал встретиться с вице-президентом Академии графом Федором Петровичем Толстым, который обещал расплатиться за сцену в Брюлловском зале полгода назад.
Понимая, что сегодня он никуда не успевает, Алексей как мог обнадеживал себя, дескать, поднатужится, наверстает потерянное время и внушал: самое главное сделано — Порфирий Успенский находится в добром здравии и скоро прибудет в Санкт-Петербург. Не мог Травин тогда и подумать, что спустя всего два месяца начнется Русско-турецкая война, которая нарушит все его планы.
На следующий день рано утром в квартиру к Травиным прибыл жандармский офицер и известил хозяина, что его требует к себе князь Алексей Федорович Орлов. В час пополудни ему надо быть в квартире генерала от кавалерии в доме Таля у Красного моста.
Об Орлове рассказывали словно о совершенно разных людях. Он отличился в битве при Аустерлице, геройски вел себя при Бородино, где был семь раз ранен. Мог выйти один к бунтовщикам военного поселения возле Старой Руссы и утихомирить их. Восхищались, что князь за сто шагов выстрелом тушил свечу. Он был добр, догадлив, сметлив, но очень ленив. Имел иностранное воспитание, но всюду отстаивал русский язык, русскую культуру.
Орлов был замечен государем и приближен к нему после событий 14 декабря 1825 года. Получив приказ привести к присяге на верность императору Николаю лейб-гвардии Конный полк, Алексей Федорович пришел в расположение воинской части. Заметив, что полковой священник не решается оглашать текст присяги, он вырвал из его рук лист и сам прочел ее, после чего первым со своими солдатами прибыл на Сенатскую площадь и атаковал мятежников.
Собираясь к Орлову, Травин учитывал — он идет к шефу жандармов и начальнику 3-го отделения собственной его величества канцелярии. Его тревожило присутствие в доме посторонних, они будут сковывать работу. К тому ж это не простые военные люди, а жандармы, специалисты сыскного дела. Правда, 3-е отделение к 1840 году уже переехало на набережную Фонтанки и находилось напротив Инженерного замка, но дом Таля в сознании многих, в том числе и Алексея, все еще вызывал страх.
В кабинете, куда его проводили, возле окна стоял высокого роста крепко сбитый широкоплечий мужчина с правильными чертами лица и румянцем на щеках. Князю было 66 лет, но он выглядел вызывающе молодо.
«С лицом Амура и станом Аполлона, с вечною улыбкой на устах», — продекламировал про себя Алексей откуда невесть взявшуюся поэтическую строку.
— Так вот вы какой, Алексей Иванович Травин, — улыбнувшись сказал Орлов и пригласил его к столу.
По взмаху руки, по выражению лица, по тому, как он отошел от окна и занял место напротив Травина, была видна воспитанность, тактичность. Князь был облачен в домашний халат и чем-то напоминал Травину русского помещика — ленивого, вальяжного, пресыщенного всеми прелестями жизни.
— Я к вам давно намеревался направить приглашение, да все дела, вот и откладывал, откладывал. Этак много лет прошло с того дня, как одна красивая женщина во дворце князя Юсупова рассказала мне о вас. Мы стояли в Большой ротонде и любовались плафоном, который создали вы. Право, звездное небо поразило меня, и я захотел увидеть у себя в квартире нечто подобное. Позже в ротонду пришла моя благоверная Ольга Александровна и тоже высказала восхищение, — он вдруг прервался, поднялся с кресла. — А вот, кстати, и она! — улыбнулся князь и легкой походкой молодого человека направился к дверям.
Ольга Александровна, полная тезка своей бабушки, знаменитой авантюристки Жеребцовой, была почти на двадцать лет младше мужа. Когда они оказывались рядом, разница в возрасте улавливалась с трудом. Зная это, Алексей Федорович в обществе жены становился разговорчивее, больше шутил, смеялся.