— Нет и все.
Травин поежился от взявшегося ниоткуда холода. На дверь посмотрел — не оттуда ли дует? Огляделся по сторонам. И только сейчас понял, чего ему нынче не доставало — в привычной сырости он не ощущал запахов горячего обеда, которые в это время растекались по всему зданию.
Небольшого роста худенький мужчина, заложив руки за спину, расхаживал взад-вперед по светлому просторному помещению. Заметив Алексея, он, дернувшись всем телом, будто испугавшись чего, быстро направился навстречу.
— Я вас узнал. Вы приходили к Павлу Егоровичу. Он рассказывал мне о вас, — высыпав несколько односложных фраз, он нео жиданно замолчал. Потом покрутил головой, как бы проверяя, на месте ли она, и выпалил: — умер Козлов.
Ощущение чего-то страшного не покидало Травина с тех пор, когда сторож сказал, что Козлова нет. Он поднимался на третий этаж и пытался себя успокоить, внушая, что Павел Егорович мог заболеть, уволиться, наконец, его могли арестовать за свободолюбивые высказывания. И хотя червоточина была — требовала выложить все варианты отсутствия учителя рисования, Алексей не давал ей развиться. Он и сейчас, услышав страшные слова, сразу не поверил, что не стало жизнерадостного человека, вернувшего его к заветной мечте юности.
— Павел Егорович очень ждал вас, — помедлив, продолжил директор. — Он, если куда отлучался, предупреждал меня, вдруг вы придете, задержать вас и не отпускать до его прихода.
— Когда?
— Нынче ночью.
— Что случилось?
Никитин пожал плечами, но сразу заговорил:
— Павел Егорович вернулся из отпуска усталый, словно он не отдыхать ездил, а в рудники на заработки. Сам признавался нам, дескать, весу килограмм двадцать потерял. Жаловался на плохой аппетит и боли в желудке. К врачам обращался — ничего не обнаружили. Вчера вечером долго не уходил из учительской, все в окно смотрел, вас ждал. А утром жена пришла — умер.
Только сейчас Травин заметил поставленные в углу помещения табуретки. На одной из них белое белье, на другой россыпью — свечи. Еще дальше цветы. Много цветов. И свернутая кольцами, как змея, веревка.
— Жена рассказывала, вечером он позвал ее к себе и говорит, дескать, наверное, Грушенька, меня отравили. Грешно так за глаза о людях говорить, да видит Бог, без отравителя не обошлось. Но в какой семье — ума не приложу. Встречали во всех домах, где бывал, хлебосольно, а стародубский помещик, так тот в дорогу всяких сладостей надавал.
— Выходит, стародубский не причастен к отравлению, — вымолвил Травин.
— Это почему вы так решили?
Алексей хотел объяснить Никитину, что в Стародубе Козлову рассказали, сколько знали о ветви Травиных. Там же Павла Егоровича посвятили в тайну золота, спрятанного в кирпичи. Они могли бы убить сразу. А давать яд, который убьет через месяц, смысла не было — Козлов за это время мог многим секрет поведать. Травин было настроился на долгую беседу, присматривал место, куда можно было присесть, но вовремя одумался.
Дать в дорогу яд — лишнее подозрение к себе вызывать, — глубокомысленно сказал он.
Постоял еще. Спросил о времени и месте отпевания. Обещал прийти.
После того как Травин покинул здание гимназии, в голову пришла удручающая мысль: «Вчера он был жив. Вчера у меня не было серьезных дел, я мог прийти к нему. Должен был прийти».
Горький осадок от осознания, что он больше уже никогда не увидит Козлова, удивительного по складу характера, упорству, знаниям человека, с виду невзрачного, но наполненного заражающей энергией, усиливался еще пониманием, теперь он остался один, и никто ему не поможет в восстановлении справедливости в распределении наследства. И надо же было этому случиться, когда до разгадки тайны оставался всего лишь один шаг.