Севастополист

Само собой, мне захотелось спросить: «А кто вы?» Но я был так голоден, что сразу же закинул в рот несколько сушек и теперь сидел, пережевывал их. Я не очень любил сушки в Севастополе и редко обращал на них внимание, но здесь – почему бы и нет? Какие же они, оказывается, были вкусные!

Напротив меня, возле стола, заваленного бумагами так, что едва удалось отыскать крохотный уголочек для чая с блюдцами, сидели двое. Мужчина в клетчатой рубашке и жилетке (у нас такие носили водители троллейбусов и те, кто трудился в домах услуг), с редкими седыми волосами, усами и в толстых очках – он выглядел сильно пожившим, но был крепок и плечист, в нем так и чувствовалась не только внутренняя, но и недюжинная физическая сила.

Женщина выглядела скромнее: тоже пожившая, низенькая, в сером платье, но не таком, как у девочек из коридоров, а очень старом, каких те девочки, наверное, и не видели за жизнь. На ногах были стертые туфли, очки выглядели сломанными, покосившимися и то и дело спадали на ее маленьком носу, отчего она была вынуждена поправлять их – и каждый раз виновато улыбалась. Ее лицо выглядело иссушенным, но глаза блестели удивительным живым светом – в них плескалась жизнь, как вода в переполненной чашке, и, надо сказать, в редких людях я встречал подобный блеск.

Мы сидели в небольшом помещении размером с обычную комнату в простом доме, с деревянными стенами, в которых были прорублены маленькое окошко и дверь, и потолком, скрывавшим металлический каркас и давящую пустоту уровня. Бесконечные полки вдоль стен были заставлены пыльными книгами с истрепанными корешками – совсем не похожими на те, что лежали в ящиках с подсветкой. Здесь книги лежали и на полу, вперемешку с кипами листов, густо покрытых буквами. Эти листы были здесь повсюду – даже под нашими ногами, и, чтобы мне сесть, пришлось сбросить листы со стула. Целые стопки на длинном столе высились до самого потолка, и даже на окне лежали туго набитые папки.

Смотреть в окно не хотелось – вместо приятной глазу зелени, какая непременно была бы видна, окажись этот дом на севастопольской улице, там просматривалась лишь бесконечная пустота, и листы с буквами словно бы отгоняли ее от домика, не пускали внутрь. А еще здесь было очень тепло, даже жарко, хотя комнатка никак не обогревалась.

Я попал сюда, потеряв след зомби, пройдя по длинным скучным коридорам и большим пустым залам, которым, видимо, еще не нашли применения, и если бы не встретил этот домик, то, наверное, упал бы без сил.

– Сушки и чай – вся наша еда, – улыбнулась женщина и отхлебнула чаю.

– Где вы ее берете?

– Доставляют, – беззаботно ответила она.

– Так почему вам не доставят ничего другого? – удивился я. – Здесь, на этом самом уровне, едят виноград, вишни, пьют всякую разноцветную ерунду.

– Нам полагается это, – сказала женщина и посмотрела на меня выжидающе.

Я отпил и, не зная, что ответить, принялся осматриваться. Помимо книг заметил несколько портретов – они стояли на полках, прислоненные к стенам, или висели под самым потолком. Люди на портретах были с длинными бородами, в таких же клетчатых рубашках и очках. Женщин на портретах не было.

– Нам положено быть слегка бедными, слегка ко всему равнодушными, кроме этого, – она показала на разложенные перед нею листы. – И вот мы такие… Хотя вы знаете: деньги имеют мало значения в Башне. Но наше занятие – и есть наши деньги. Будь наша жизнь другой, наверное, и этого всего бы не было.

Я продолжал осматривать комнатку и встретился взглядом с мужчиной, который так долго молчал.

– В общем, духота и теснота, однообразное питание – они идут в комплекте с нашим делом.

Мне все хотелось выяснить, о каком же деле они говорят, но вместо этого я спросил:

– И что же дает такой комплект?

Мне было приятно поговорить, посидеть с чашкой чая в руках, с сушками – после всех мерзостей и странностей, которые довелось видеть на уровне.

– Счастье, – сказали они в один голос, но продолжила только женщина: – Счастье делать свое дело. Нам положено быть такими еще и потому, что мы отстаиваем истину, предписанную Юниверсумом. Некоторые так и называют нас – свидетели Юниверсума. Это не совсем верно, потому как мы не просто наблюдаем, что подразумевает слово «свидетель», но и активно участвуем. Однако в нашем деле красота звучания нередко затмевает собою любые значения, даже, казалось бы, основополагающие. Так уж повелось.

Я чуть не поперхнулся чаем.