Севастополист

– Разве истина может быть кем-то предписана? Даже этим… как вы сказали – Юни?..

Но она словно не слышала вопроса и как ни в чем не бывало продолжала говорить:

– Но, несмотря на все это – я имею в виду то, какими вы нас видите, – мы имеем и влияние, и значение.

– Какие тебе и не снились, – вставил мужчина.

– Какие вам и не снились, – поправила она.

– Да неужели? – улыбнулся я. – Вы уж простите, но…

– Это ничего. Ты явно не из них. Не из тех, кого это влияние должно повергать в трепет. Мы ведь рады и просто гостям, – она дружелюбно улыбнулась.

– Знаешь, как порой хочется увидеть человека без свертка бумаг под мышкой, – добавил мужчина.

Женщина одобрительно кивнула и продолжила:

– Как вы знаете, никакого значения нет, пока его кто-то не придаст. Кому-то или чему-то – это другой вопрос. Для тех, кто придает это значение нам, мы его имеем. И, соответственно, сами можем придавать или не придавать значение кому-то из тех, кто придает его нам.

Я помотал головой из стороны в сторону, будто пытался утрамбовать кашу, возникшую в ней. Так образно говорила моя мама, когда я был маленьким человеком и едва начал посещать ласпи.

– То есть как, взаимный обмен значениями? – спросил я. – Кто-то придает вам, кому-то придаете вы?

Мужчина запустил руку в охапку листов, пошарил по столу и вытащил коробку с сигаретами. Достал одну, прикурил. В Севастополе встречались люди, которые курили сигареты, но в Башне я встретил такого впервые. Я никогда не любил этот запах, в отличие от запаха сухого куста, и не понимал, зачем курить, если мир остается все тем же. Но не подал виду – ведь все-таки был в гостях.

– Твоя догадка и верна, и не совсем, – туманно начал он. – Мы аккумулируем значение всех, кто придает его нам, а затем перераспределяем. Кому-то достается огромное значение, кому-то незначительное, но довольное для счастья, а кому-то – ничего. Со стороны тех, кто считает справедливостью равное распределение благ, встречается некоторое недовольство, но оно, как и в любых делах, на уровне погрешности. Те, кто принял правила, не ропщет. А придавая значение нам, каждый принимает правила. Если, допустим, некий абстрактный человек, заинтересованный в стыковке с Юниверсумом, тем не менее откажется придавать нам значение, он вполне может оказаться отнюдь не бестолковым. Он может объективно быть и выше, и ниже, и равным тем, кому придали значение мы, – и он может понимать это или не понимать. Но об этом мало кто узнает, и мало кого это вообще озаботит. Придавая же значение нам, он соглашается, что может оказаться всем или никем – но в системе тех, кто придал нам значение.

– Мудрено, – только и сказал я. – Но почему именно вам?

– А потому что других вариантов для всего этого, – он окинул взглядом ворох бумаг, – просто нет.

Наконец в разговор вступила женщина. Ее голос был мягче и отчего-то казался мне убедительней.

– Вы так и не поняли, что это? – наконец спросила она и тут же сама ответила: – Рукописи!

Пораженный, я переспросил:

– Рукописи? То есть это кто-то пишет и приносит вам сюда? Но зачем?