Севастополист

– Но для него-то самого имеет, – не унимался я.

– Мы мало знаем об этом. Может, пойдет в отпросы, может, запишется на Майнд Дамн.

– Никто не знает, потому что всем плевать, – бодро сказал Коктебель.

– Еще несколько регализаций назад ничто не предвещало беды. Правда, намечались новые тенденции: в финальную десятку стали проходить девочки. Вы их встречали на уровне, они живут близко к социальным лифтам. – Я кивнул, вспомнив Алушту, холодную красавицу с оранжевым ожерельем. – Мы их любим, и они действительно талантливы. Они строили свое направление на отрицании любви и прочих колебаний и неприятии традиционных отношений. Я не о разнице полов, конечно, а о самом классическом развитии, которое проходят любые отношения: завязка, увлеченность, романтика, притирка, охлаждение со свойственными каждой стадии ритуалами. Они убедительно припечатывали отношения, раскладывая их на атомы и обличая пошлость, что даже тем из публикаторов, кто стоял на страже красивых историй и романтических легенд, приходилось сдаться под натиском их таланта и пробивного потенциала. Но их стало очень много, и вполне очевидно, на всех не могло хватить места ни в «Старой», ни в «Новой» Башнях. Мы не могли позволить себе стать рупором одного направления. Но тем не менее нет ничего удивительного, что на них обратили внимание регалисты.

Она повернулась к мужчине, давая знак, чтобы он продолжил рассказ. Тот потянулся за новой сигаретой, прикурил.

– Регалисты все меньше нуждались в нас, публикаторах. От церемонии к церемонии это становилось все заметней. Они стали обращать внимание не только на публикантов, но и на публицентов, которые не дождались нашего решения или вовсе не захотели его ждать. Но они не имели силы давать жизнь, хотя и сами были живы. Даже будучи регалоидом, только у публикатора писчик получает жизнь. Но, став регалоидами, девочки ушли от нас, чего не случалось прежде. А за ними потянулись и другие регалоиды – последующих сезонов.

– Что же здесь плохого? – не понял я.

– Проблема в том, что, минуя нас, писчики, будь они хоть регалоидами, хоть кем еще, могут вполне комфортно существовать и даже создавать что-то свое, например, регальки – так мы называем их собственные церемонии, созданные по образу и подобию Регализации! Это не жизнь, но им все равно приятно. Они обвешиваются регальками и обвешивают ими друг друга, хвастаются друг перед другом. Но они помнят, что не получили жизнь у нас – и создают себе иллюзию. Взять тот же «Брют» – по их меркам, крупное и важное событие, но он не дает жизни – только претензии на жизнь.

«Так вот куда попала Керчь, – хмуро подумал я. – Интересно, знает ли она об этом?»

В разговор снова вступил Коктебель.

– То же и их рецензии, и книжки, в которых они публикуют сами себя и сами себя восхваляют. Но они не публикаторы, и те, что у них в книжках, не публиканты. Их предел, потолок планиверсума.

Мне нравилось, что он говорил коротко и четко, но на этот раз я не выдержал:

– Послушайте. Вы все это так преподносите, как будто я знаю… все ваши версумы, шмерсумы. Я простой человек, я пришел из Севастополя, я не с вашего уровня, я даже не родился в Башне! Я не имею понятия, что такое ваш планиверсум, где это вообще.

Но, взглянув на лица собеседников, я тут же испытал стыд за свою несдержанность, пожалел о том, что был так резок. Уж не знаю, почему на меня нахлынуло это чувство – может быть, здесь просто полагалось испытывать вину за то, что чего-то не знаешь?

– Извините, – тихо сказал я.

– Ничего, – ответила Массандра. – Вы, кажется, хотели знать, что есть планиверсум. А любому избранному, который пришел из Севастополя и продолжает нести лампу, не остановившись в выборе, очевидно, нужно знать, где он находится в данный момент. Так вот, Фиолент, вы как раз в Планиверсуме.

– Это вряд ли возможно, – я нервно рассмеялся. – Я ничего не пишу, ни в каких «Брютах» не участвую. Но несу лампу и стремлюсь дойти наверх, чтобы прикоснуться к Истине.

– Весь второй уровень – Планиверсум. Многие называют его Притязанием, и в какой-то степени это так, но ведь Притязания должны вести к чему-то, правда? А вот на этот счет есть большие сомнения. Все физическое, материальное, что здесь есть, принадлежит Планиверсуму.

– Выходит, потолок делит уровень на… – предположил я, но женщина не дала договорить.

– Нет, потолок – всего лишь символ двойного разделения. Платформы поднимаются наверх отнюдь не только для Регализаций. Планиверсум существует для всех, а Юниверсум – только для тех, кто придает значение.