Лампёшка

Лампёшка пытается заглянуть полузадушенному толстяку за спину, найти в аквариуме Рыба, но грязная вода в баке клубится так, что ничего не видно. «Где та приступка? — думает она — Мне надо нырнуть в бак, вытащить его!»

Уже теряя сознание, Эйф вдруг вспоминает. Предупреждал же его отец: «Против этих тварей ничто не поможет, они не сдаются. Не дай им себя подстеречь, всегда носи с собой…» Эйф с трудом поднимает ногу, нащупывает сапог. Только бы дотянуться! Но нет, не выходит, он не дотягивается самую капельку. Стальные руки у него на шее не разжимаются, мир вокруг темнеет, угасает. Но его пальцы всё ищут и ищут и наконец нащупывают спрятанный в сапоге нож.

Он пыряет им вслепую позади себя, и на этот раз вскрикивает русалка. Почувствовав, что её хватка ослабла, он ударяет ещё и ещё. Русалка бьётся и извивается, яростно колотя хвостом по стене аквариума. По стеклу разбегаются трещины, целая паутина трещин, хлопок — и стена лопается. Огромной волной вода вперемешку с осколками выплёскивается наружу, подхватывая задыхающегося толстяка, окровавленную русалку и мальчика с рыбьим хвостом. Мальчик откатывается от бака и остаётся лежать неподвижно.

Лампёшка подбегает к нему, шлёпая по воде. В шатре висит противный солёный запах грязной морской воды. Девочка опускается на колени:

— Рыб? Ты живой? Рыб?

Его глаза закрыты, но он кашляет и давится водой. А тот, кто кашляет и давится водой, — тот не умер! Лампёшка помогает мальчику приподняться, и он исторгает из себя воду, ещё, ещё — и немного еды, что оставалась в желудке. Дрожа от облегчения, Лампёшка кладёт голову Рыба к себе на колени и гладит его мокрые волосы. Его снова начинает тошнить.

— Молодец, Рыб, — шепчет она. — Молодец, давай ещё.

Только после этого она осматривается вокруг.

Шатёр наполовину затоплен. Женщина с бородой выжимает подол своего платья, женщина-птица возбуждённо мечется туда-сюда, поднимая брызги, а две сросшиеся старухи всхлипывают в углу. Длинный Лестер и карлик склонились над двумя телами, лежащими в глубокой луже. То, что внизу, пыхтит и хрипло откашливается. То, которое сверху, не шевелится. Русалку стаскивают с Эйфа. К её землисто-серому лицу липнут мокрые пряди волос, руки и хвост безжизненно повисли.

Лампёшка прикрывает глаза Рыба ладонью.

— Что такое? — бормочет он.

— Т-с-с! — шепчет Лампёшка. — Ничего. Лучше не смотри.

Вечер у костра

Настала тёмная ночь, последняя ночь ярмарки. Холодно, на ясном небе — тонкий серпик луны.

Жюли — женщина с бородой — развела костёр, и Рыб разглядывает тени, которые пламя отбрасывает на лица сидящих вокруг огня. Они едят курицу с хлебом, заедают тортом. Карлик Освальд опустошил запасы Эйфа — столько вкусного им обычно не перепадает.

Лампёшка дала тарелку и Рыбу, но он ковыряется в курятине и ничего не ест. Только смотрит. На Жюли, которой, чтобы присесть, требуются два стула, на то, как она откусывает и жуёт, как кусочки застревают у неё в бороде. На женщину-птицу, которая по-цыплячьи поклёвывает свою еду. На темнокожего Длинного Лестера — он, хоть и горбится, всё равно возвышается над всеми. Сросшиеся старушки держат на коленях одну тарелку на двоих, их головы бранятся между собой из-за лакомых кусочков.

Как всё это странно! Странно, что он сидит тут, под вечерним небом. Что он не у себя в комнате, не таится, что он у всех на виду. Никто на него не косится, лишь Освальд время от времени встречается с ним взглядом и подмигивает. Рядом с карликом сидит его жена — самая обыкновенная женщина, не толстая, не худая, не лилипутка. На коленях она держит младенца, которого без конца целует и гладит. И он, Рыб, не может оторвать от них взгляд.

Почти всё съедено, и Лестер берёт гитару — в его ручищах она кажется игрушечной — и начинает перебирать струны. Песни разлетаются в ночь. Вокруг тишина, лишь сверчки трещат. Ярмарочная пустошь обезлюдела, публика давно разошлась по домам. Только им с Лампёшкой позволили остаться, раз уж они такого страху натерпелись, а он чуть не утонул (но не утонул!). Эйф храпит у себя в вагончике, за крепко запертой дверью.

— Мы его сегодня больше не увидим, — сказал карлик. — Не бойтесь.

А Рыб и не боится. Что тоже странно, конечно. Он чувствует себя чудно, в голове откуда-то целый рой новых мыслей. О том, почему он не утонул, например. О том, что у него вдруг появилась тётя, а теперь её больше нет. А может, ещё и мама. И как это всё вышло. И как его чуть не поймали и не выставили всем на потеху на веки вечные — так же, как этих сидящих рядом людей, что день за днём позволяют на себя пялиться. Как они это выносят? Почему не сбегают?