Лампёшка

Что это может быть? Десерт, поди, или лакомство какое. Ради этого он с кресла подниматься не собирается.

— Ничего не нужно! — кричит он снова. Что ж она никак не оставит его в покое!

— Сегодня ваша дочь приходила.

Что? Лампёшка? У него ёкает сердце. Не может быть! Лампёшка сидит где-то взаперти, выйти на волю не может, а если бы и…

— У меня нет дочери! — ревёт он.

Женщина! Не заставляй меня думать обо всём этом! Никаких «а вдруг» и «может быть», от этого только хуже.

— Как же нет? Лампёшка, так ведь её зовут? Это вам, возьмите, пожалуйста. И суп заодно.

Сквозь дверное окошко просовывается что-то белое и, кружась, опускается на пол. Похоже на лист бумаги. Август, хромая, подходит к двери.

— А вот и суп! Осторожно, капает!

Он наклоняется, и ему на шею падают тёплые капли. Август едва замечает их. Женщина ещё что-то говорит, ждёт ответа, потом уходит. Он не отрывает взгляда от листка бумаги в руке. Буквы — большие, кривые, угловатые. На миг он позволяет себе поверить, что записка действительно от неё. Что Лампёшка пришла сюда чёрт знает откуда, специально чтобы просунуть ему этот листок под дверь. Что она, стало быть, ещё иногда думает о нём. Что она не плюёт на его имя.

Он комкает бумагу. Это невозможно, такого не бывает. Лампёшка не могла это написать. Его дочь не умеет ни читать, ни писать — так и не научилась. Как, впрочем, и он.

Август швыряет комок в остывший очаг и медленно ковыляет по ступенькам наверх, навстречу ветру.

Рыб плывёт

Ещё до завтрака, в утреннем тумане, они идут к порту. Впереди — Длинный Лестер и Бородатая Жюли. Самые сильные, они несут мёртвую русалку, завёрнутую в одеяло. Остальные молча бредут сзади. Все, кроме Двойной Ольги — дряхлых сиамских близнецов: для них дорога далековата. Последней шагает Лампёшка и тянет за собой скрипучую тележку с Рыбом.

Русалок не закапывают в землю. Они должны обратиться в пену морскую, вернуться туда, откуда пришли.

На пристани пока безлюдно, да они и не собираются здесь задерживаться. Они останавливаются на самом дальнем пирсе и некоторое время стоят молча. Потом Карлик говорит: «Прощай, Сияющий Алмаз!» — и тело бросают в воду. Раздаётся тихий всплеск. Два тихих всплеска.

Лампёшка оборачивается — тележка пуста.

Рыб плывёт вслед за телом. Видит, как оно распадается на пузырьки, словно избавляясь от размокшей кожуры. Поблёкшая кожа, струящиеся зелёные волосы, чёрный хвост — всё тает в бурлящем облаке, как порошок от головной боли, который давал ему Йозеф. Из облака вдруг что-то выплывает, нечто тонкое и извивающееся, как морская змея, но добрее, милее, с мягкими волосами и ласковой улыбкой. Оно подплывает к нему, обвивает со всех сторон, убирает липнущие к его лицу волосы, прикладывает свои губы к его уху и ничего не говорит. Но он всё равно её понимает.

— Найди их, малыш. Дай им себя найти.

После этого она становится всё зеленее, всё прозрачнее и растворяется в пене.