Голод

– Что тебя здесь удерживает? Вот эта вшивая ферма? На вид – просто еще одна из сплошной череды твоих, сынок, неудач.

– Я тебе не сынок, – отрезал Кезеберг, изрядно задетый за живое. – Мне это дело по сердцу. Никуда я отсюда уезжать не намерен.

– Не намерен – и на здоровье, – пожав плечами, сказал дядюшка, – но ты совершаешь ошибку, мой мальчик. Нам, Кезебергам, подолгу на месте сидеть нельзя. Зазеваешься – сцапают.

Ну да, конечно. Фамильное проклятие…

«Меня оно не одолеет».

Но дядюшке он, разумеется, так говорить не собирался: это же все равно что перед быком красной тряпкой махать.

– Я буду осторожен.

Однако старик сдаваться не собирался.

– Тревожно мне за тебя. Слишком уж мало времени провел ты среди мужской половины рода Кезебергов. Отец твой в тюрьме, сам живешь в Новом Свете, вдали от дядьев и от дедов. Откуда тебе знать, каково оно, когда то самое чувство набирает силу, крепнет настолько, что «нет» ему не сказать? Случись такое с тобой, как ты о себе позаботишься?

На миг Льюис Кезеберг снова стал одиннадцатилетним мальчишкой, вновь оказался в той самой коптильне, рядом с отцом. С крюка в потолке, мягко покачиваясь, свисала огромная туша. В ушах до сих пор отдавался стук капель – капель крови, стекающей в лужу на земляном полу, ноздри до сих пор щекотал все тот же «железный» запах, а туша… Туша нисколько не походила на свиную или баранью, зато была очень похожа на тело человека.

Желание, овладевшее всем его существом, нахлынуло так внезапно, что Льюис тоже покачнулся.

С тех пор это чувство не оставляло его полностью ни на минуту.

Спина покрылась гусиной кожей. Сейчас Льюису хотелось бы лишь одного: убраться от дядюшки Райнера, от его огненных глаз, от источаемой им вони падали как можно дальше.

– Со мной все будет в порядке, дядюшка. Отец меня многому научил. Справлюсь.

Да. Он сдержится. Подавит в себе все это – вожделение, жажду, голод.

Райнер, повернувшись на бок, устремил взгляд в огонь очага.

– Думаешь, будто знаешь, что тебя ждет… эх, ни черта ты не знаешь! Ступай спать, парень. В один прекрасный день сам все увидишь.

«Нет», – решил Льюис Кезеберг, взбираясь по лестнице на помост, заменявший спальню, подальше от жуткого старика. А впрочем… в каком-то смысле его появление даже к лучшему. Случалось, благие намерения Льюиса подводили. Слабели порой, особенно по ночам, когда становилось трудно противостоять голоду, пылающему во всех жилах, когда он, вцепившись в закраины ложа, закусив костяшки пальцев, сдерживал ярость, стремившуюся то ли пожрать его самого, то ли заставить его пожрать весь белый свет. Бывало, ему так хотелось опустить руки, поддаться проклятию… «Мы, мужчины из рода Кезебергов, все таковы: это в нашей природе, это у нас в крови». Однако встреча с Райнером поразила его, будто удар молнии. Стать таким же, как дядюшка – неприкаянным, одиноким, вечно в бегах, – Льюису вовсе не улыбалось.

Вот только сейчас, лежа в потемках, представляя себе, будто стискивает горло дядюшки с такой силой, что лицо его багровеет, а изо рта струйкой сочится кровь, Льюис понимал: шансы его невелики. Скорее всего, Райнер прав: дело только во времени.

Декабрь 1846 г.