Схлынув, этот последний всплеск непреклонности унес с собой весь остаток сил. По счастью, Эдди, подхватив Мэри под мышки, поднял ее на ноги: снова просить Мэри уйти Стэнтону не хватило бы воли. Еще немного, и он, чего доброго, принялся бы молить ее остаться, лечь рядом, в снег, обнять его и вместе с ним подождать, пока их обоих не сожрут жуткие твари. Или, к примеру, начал бы целовать ее, пока не сожрет ее сам.
Пытаясь унять нарастающий, крепнущий жар во всем теле, Стэнтон глубоко вонзил в снег скрюченные пальцы.
Ее голос еще долгое время доносился издалека. Мэри то звала его, то требовала, чтоб Эдди ее отпустил, но вот наконец ее крики совершенно слились с воем ветра среди горных вершин.
Дождавшись этой минуты, Стэнтон сунул руку в карман. В угоду сентиментальности он прихватил с собой две лишних вещицы. Первой был кисет с табаком, с последней щепотью «Вирджинии золотой», как раз на одну завертку. Вначале пришлось долго, усердно дуть на онемевшие пальцы, пока суставы не обрели хоть какую-нибудь подвижность. Добившись этого, Стэнтон бережно вынул из кисета полоску папиросной бумаги, высыпал на нее остатки табака. Лизнул край бумажки, покатал самокрутку между большим и указательным пальцами. Каким-то чудом справился с огнивом, удачно высек из кремешка искру, из крохотной искорки вырастил, вынянчил огонек, глубоко затянулся, наполнил легкие пряным, теплым дымком. Ах, хорошо… Наконец-то хоть что-то хорошее…
Жар внутри сделался всепоглощающим, но Стэнтон изо всех сил старался держаться как можно спокойнее. Перед мысленным взором его, точно тени над водой, замелькали воспоминания. Вот дед, обычно такой суровый, неумолимый, беседует с прихожанином, горюющим об умершей жене. Вот дождь барабанит по крыше над мансардой Лидии, а ее волосы щекочут щеку, и Лидия, склонившись к Стэнтону, прижавшись к нему всем телом, целует его… Если бы его жизнь на том и закончилась, он был бы только рад. Не сумев помочь ей, он с тех самых пор всеми силами старался загладить вину, ну а сейчас его, вполне возможно, постигла кара, ниспосланная свыше. «Медлят жернова Господни, да мелка идет мука»[15]… Эх, где-то сейчас Эдвин Брайант? Хорошо бы, хоть он остался в живых…
Думать о Мэри Стэнтон себе запретил. Рано. Не время.
Наконец, докурив самокрутку до самых ногтей, он отбросил окурок в снег и извлек из другого кармана небольшой револьвер, отделанный перламутром, великолепный, точно искусно сработанное ювелирное украшение. Револьвер этот Стэнтон сберег на память о Тамсен Доннер, столь же прекрасной на вид и столь же опасной. Заряжен? Стэнтон проверил барабан револьвера. Порядок, заряжен.
Только после этого он смежил веки и представил себе лицо Мэри – выманил ее образ из темных глубин памяти, удержал над собой. Пусть сияет, словно звезда. Пусть станет последним, что ему вспомнилось.
Ствол крохотного револьвера лег меж зубов – удобнее не придумаешь.
Глава сорок первая
Наполовину одолев подъем на следующую гряду, семеро из восьмерки, нареченной Мэри «Зыбкой Надеждой», услышали треск выстрела, эхом разнесшийся над долиной, оставшейся позади.
Прекратившая к тому времени крик, Мэри только разок споткнулась и, часто моргая (внезапная вспышка, отраженная снегом, хлестнула по глазам, точно плеть), двинулась дальше.
Глава сорок вторая
Господь оставил их, это Тамсен поняла давно. Гадала лишь, давно ли они отданы на милость безбожного мира. Быть может, с самого начала? В тот вечер, когда семейный доктор, Джеффри Уильямс, стал ее первым любовником, а то и задолго до этого, и дьявол следует за ней с тех самых пор? А может, дьявол обитает в ней самой, всю жизнь, с того самого дня, как она родилась на свет?
Быть может, он, дьявол, и бережет ее от гибели?
В ту ночь, когда он был укушен, Соломон Хук, сын Бетси от первого мужа, нес кружку кипятка тем, кто стоял в карауле. До этой минуты у Олдеркрик царил мир и покой. Услышав за стенкой шатра его крик, Тамсен с остальными выбежала наружу, в холод и сырость. Соломон лежал на снегу, а от него со всех ног мчался к лесу кто-то, едва различимый в сумерках.
Тамсен завизжала, а когда Уолт Эррон вскинул ружье и выстрелил вслед убегавшей твари, не почувствовала ни удовлетворения, ни мстительного торжества – ее с головой накрыла новая волна ужаса. Сомнений не оставалось: в лесах таятся, подбираются ближе безжалостные, кровожадные потусторонние существа.
Джейкоб поспешил отнести пасынка в шатер, и Тамсен принялась осматривать полученные мальчишкой раны (а Бетси, стоя в сторонке, негромко рыдала в кулак). Казалось, мальчишка пропитан зловонными миазмами твари насквозь. Скверный знак… На вид он не слишком-то пострадал. Всерьез насторожила Тамсен только глубокая царапина на шее, сбоку: казалось, с ней, даже промытой дочиста, что-то неладно.
Наутро Соломон пришел в себя, оживился и к полудню выглядел как ни в чем не бывало. Вместе с Лиэнн отправился за хворостом, набрал в ведра снега, поставил его на огонь. И ел с аппетитом. И словно бы вовсе не уставал.
К вечеру щеки его раскраснелись, сделались горячи на ощупь, все тело взмокло от пота.