— Придешь домой, выключи эту чертову пластинку. Выпей сто граммов коньяка и сделай то, что нужно.
Соседка обернулась и посмотрела на нее глазами, полными слез.
— Иди, — тихо сказала Маша и закрыла дверь.
Голова гудела. Внутри она почувствовала какое-то жуткое опустошение, будто бы кто-то взял и ложкой выскреб всю ее душу.
Осторожный шорох заставил ее повернуть голову — из-за угла подъезда показалось лицо Андреева. Убедившись, что Маша опознала его и не собирается кричать, он подошел к ней и осторожно взял за плечи.
— Я чувствую, что эта встреча не должна была случиться, — сказал он. — Но сейчас не время делать выводы. Она обычный человек. Кто-то заставил ее туда пойти… — капитан прислушался к вою ветра за спиной, потом повернул голову к выезду и шепнул:
— Кто-то сюда идет! — Он потянул женщину за руку, но она уперлась. — Зайдем за стену!
— Нет, — ответила Маша. — Нет, погодите… — она всмотрелась в темноту и через несколько мгновений из-за старенького «Москвича», припаркованного возле тротуара первого подъезда мелькнула знакомая фигура. Несуразная куртка на два размера больше, чем нужно, большая сумка через плечо — человек явно спешил. Спортивная шапочка сбилась на затылок, обнажив большой умный лоб, на котором, несмотря на холодную погоду, блестели капельки пота. Впрочем, это мог быть и дождь, однако человек часто дышал и явно устал.
Остановившись у Москвича, он поднял голову и посмотрел вверх. Маше не нужно было гадать, куда направлен его взгляд — он смотрел на окна ее соседки, Оли. Ошибиться было невозможно, это был местный почтальон, Николай Степанович.
Маша шевельнулась и мужчина, видимо, уловил ее движение. Он неловко переступил с ноги на ногу — будто школьник у доски, однако тут же подобрался, словно вспомнив, зачем он, собственно, вообще тут появился в такое раннее время.
Андреев молча наблюдал за его телодвижениями. Понять по лицу капитана, о чем он думает, было невозможно.
Николай Степанович суетливо подошел к подъезду, искоса взглянул на мужчину.
— Маша… то есть… простите… Мария Павловна… — он согнулся на один бок, руки коснулись бедра. Не обнаружив там сумки, он встрепенулся. — Черт, где эта сумка? — пробормотал почтальон и повернулся на другую сторону. Весь его облик выражал какое-то смятение.
— Николай Степанович… что… случилось?
— Погодите… не теперь… — Он, наконец, обнаружил сумку, справился с ее непослушным замком и после недолгих поисков выудил из ее недр пожелтевший от времени треугольник.
— Вот, держите, это вам, — он протянул письмо Маше. Рука его мелко дрожала.
— Мне? От кого?
— Я… я не помню… — он едва не расплакался. — Было темно, ночь, он показался мне огромным и… — Николай Степанович вздрогнул: — … страшным. И еще он был весь в крови. Мне было всего шесть лет, и я… подвизался помогать разносить почту на место нашего почтальона, который ушел на фронт.
Только теперь Маша увидела на бумажном треугольнике бурые пятна и едва не бросила его на тротуар.
— Он… приказал, чтобы я заучил дату, когда я должен передать это письмо. Зазубрить навсегда. Он сказал, что это самое главное письмо моей жизни. От него зависит все. Вам… лично…