Се Лянь, что сидел в облаке клубящегося дыма благовоний, спрятав руки в длинные рукава, усмехнулся:
– И что в этом плохого? Толпы красавиц радуют и глаз, и сердце.
– Нет, женщины – это ужасно! – вскричал Фэн Синь. – Все молитвы о том, чтобы стать красивыми, выйти замуж и нарожать детей! Других мыслей у них не бывает! У меня от них уже голова трещит.
Се Лянь расплылся в улыбке и только собрался ответить, как толпа вдруг заволновалась. Народ принялся перешёптываться:
– Князь Сяоцзин! Уходим скорей!
Се Лянь с Фэн Синем посмотрели в сторону входа. Люди побледнели от ужаса и бросились врассыпную, будто не князь Сяоцзин явился, а князь тьмы. Только что здесь было не протолкнуться, а теперь точно ураган налетел и смёл всех верующих. В опустевший зал ступил молодой человек в роскошных одеждах и в мантии; выражение лица и осанка сразу выдавали его благородное происхождение. В руках юноша держал драгоценный фонарь из цветного стекла. Он перешагнул через порог и вразвалочку прошёл вперёд. В его чертах угадывалось сходство с Се Лянем, но взгляд!.. Такой дерзкий взгляд мог принадлежать лишь Ци Жуну.
Лет ему было семнадцать-восемнадцать. Он возмужал, стал сдержаннее и наконец-то начал вести себя как мужчина из знатного рода. Князь оставил свиту у входа, а сам прошествовал через главный зал. Выбрав место почище, он опустился на колени и, держа фонарь обеими руками, поднял его над головой, а затем несколько раз торжественно поклонился. Се Лянь и Фэн Синь на постаменте переглянулись, и Фэн Синь раздражённо поцокал языком.
Три года назад, когда Се Лянь покинул столицу и отправился в странствие, Ци Жун ещё сидел под домашним арестом, и после возвращения им не довелось повидаться: в первую же ночь принц вознёсся во сне под раскаты грома. За эти три года Се Лянь послал немало снов родителям и наставнику. Ци Жуну один раз тоже явился: велел, чтобы тот укротил свой несносный нрав, перестал безобразничать и был отныне добр с людьми. И Ци Жун принялся активно участвовать в строительстве храмов и монастырей, делать пожертвования и возжигать лампады.
Он старался, но время от времени всё равно доставлял проблемы, а подчищать за ним грязь приходилось Фэн Синю. Можно понять его досаду.
Ци Жун закончил кланяться и сказал с обидой:
– Мой венценосный братик, это уже пятисотый фонарь, который я зажигаю в твою честь. Посмотри, как я тебе предан. Когда же ты мне явишься? Хоть сон мне опять пошли. Тётя с дядей тоже очень скучают, а тебе до нас дела нет; такой холодный и недоступный!
Он даже не догадывался, что именно в эти секунды Фэн Синь стоит рядом и выговаривает Се Ляню:
– Ни в коем случае не реагируйте. Император вас предупреждал: небесным чиновникам не положено являться смертным без крайней нужды. Особенно это касается родственников.
– Не волнуйся, – ответил принц, – я в курсе.
Ци Жун поднялся с колен, достал кисть и наклонился, чтобы написать на фонаре пожелание. Се Лянь и Фэн Синь, зная, что ничего хорошего от князя ждать не приходится, не удержались и подошли посмотреть. Увидев, что это обычная молитва о мире в стране и благоденствии народа, оба выдохнули с облегчением: мог ведь попросить, чтобы какую-нибудь несчастную семью в полном составе казнили на рыночной площади!
Глядя на то, как его двоюродный брат усердно выводит ровные строчки, Се Лянь вспомнил один случай. Как-то раз, когда Ци Жун только-только переехал во дворец со своей матерью, члены правящей фамилии и других благородных семей отправились на гору Тайцаншань помолиться о благополучии. После своего побега с нищим отребьем мать Ци Жуна не осмеливалась появляться на людях, но ей очень хотелось попросить о счастье для сына, а ещё чтобы он повидал мир, а не превращался в затворника, вечно сидя с ней в четырёх стенах. Вот она и уговорила государыню взять племянника с собой.
Как ни старались сохранить в тайне тот эпизод, слухи в высшем обществе разносятся со скоростью пожара. Вся столица в момент узнала, что случилось с матерью Ци Жуна. По пути на Тайцаншань дети знати явно сторонились его, не разговаривали с юным князем и не играли. Увидев качели, Се Лянь побежал на них покататься, и все его сверстники тут же последовали за ним – по очереди они подталкивали качели, почитая это за великую честь. Взлетев ввысь, Се Лянь опустил голову и заметил, что Ци Жун прячется позади государыни и тайком смотрит на принца с восхищением.
Добравшись до храма Шэньу, взрослые поставили лампады и пошли гадать по биркам[21] и беседовать с советниками, а детей оставили играть с маленькими фонариками. Ци Жун впервые виделся с государыней и не знал, что та уже зажгла лампады за него с матерью. Красивые фонарики привлекли его внимание, и ему тоже захотелось зажечь такой, попросить у богов счастья. Он был ещё слишком мал, чтобы осознать своё непростое положение, а вот другие дети, наслушавшись старших, терпеть не могли сестру государыни и её сына, считая, что те опозорили род. Когда Ци Жун принялся лезть ко всем с просьбой помочь написать пожелание счастья матери, ребята сыграли с ним злую шутку. Закончив аккуратно писать свою просьбу, Се Лянь отложил кисть и услышал у себя за спиной смех. Что-то здесь было не так! Принц обернулся и увидел, что Ци Жун, перемазав все руки в туши, держит фонарик с таким видом, будто это невероятная драгоценность, и, сияя улыбкой, готовится поднести его божеству. На фонарике сикось-накось было написано: «Хачу чтобы мы с мамой скарее отправилися на нибеса Ци Жун».
Се Лянь тогда ужасно рассердился и швырнул тот фонарь на пол.
Хоть он и был ещё ребёнком, гнев его оказался так страшен, что остальные дети попадали ниц и не решались рта раскрыть. Затем Се Лянь лично помог Ци Жуну написать новую мольбу на фонарике, и на этот раз никто не осмелился пакостить. Когда они спускались с горы, Се Лянь опять пошёл покачаться на качелях, и на этот раз Ци Жун сам подбежал к нему и стал его раскачивать. Он был ниже Се Ляня, но толкал очень усердно. Маленький князь снова смотрел на принца снизу вверх – и восхищение в его глазах обернулось обожанием. С того дня, куда бы Се Лянь ни пошёл, двоюродный брат неизменно следовал за ним.